В эту ночь мне было не уснуть: в ушах навязчиво звучала какофония из нот, меня колотил озноб, и вся я находилась в крайне нервическом состоянии. В такие минуты одно спасение ― работа. Примостившись поближе к канделябру, найдя толику света в ночной комнате, я провела рукой по чистому листу бумаги и быстро приколола его к мольберту. Штрих, другой, третий ― и вот уже появляются контуры густых волос, больших прищуренных глаз, нежного рта… Этот образ не выходил у меня из головы, хотелось выплеснуть на бумагу все, что я чувствовала, и тем самым освободиться от наваждения. Меня до глубины души потрясла ангельская красота Карло Броски, достойная кисти Гвидо Рени или Караваджо.

Первый луч солнца, пробудивший зарю, скользнул по комнате, пробиваясь сквозь заросли винограда. Я не заметила, как просидела у мольберта остаток ночи, и только теперь почувствовала, что мои пальцы совершенно устали. Сладко потянувшись, я скользнула оценивающим взглядом по своей работе и, оставшись совершенно неудовлетворенной результатом, накрыла мольберт покрывалом.

Утро наступило теплое и нежное. Здесь, в Италии, все совсем не так, как в северных странах, где бессильные лучи прогревают воздух только к обеду. Здесь можно наслаждаться завтраком прямо на улице, вот и я, только приехав сюда, попросила хозяев вынести круглый стол на террасу, на воздух. Теперь же, сбросив башмаки, я ступала по голым доскам босиком, впитывая их приятное тепло.

Ближе к обеду меня навестила графиня Альбертино и привезла хорошую весть от супруга, предлагавшего устроить сегодня вечером показ семейного портрета, который был уже готов, оставалось только закрепить его лаком, а заодно показать и мои пейзажи с целью их дальнейшей продажи и поиска новых заказов. Мои покровители обещали пригласить ради этого всю знать Венеции и окрестностей. Это превзошло мои самые смелые ожидания! Конечно, я сразу согласилась и обещала прислать портрет немедленно, а остальные работы мы отобрали для выставки вместе с графиней. Здесь оказались виды Италии: виноградники, зеленые поля, горы, Везувий, улицы и руины Рима, все цветное, солнечное, писаное маслом, акварелью и пастелью.

Пастель ― моя самая любимая забава. Мягкие мелки, как продолжение пальцев, когда рисуешь ими, чувствуешь всю шероховатость бумаги, словно непосредственно пишешь руками, и, на мой взгляд, это и есть самая настоящая живопись.

Карло Броски, вернувшись в свои апартаменты в палаццо Ca d* Oro, где они с братом остановились на время оперного сезона у патриция Марино Контарини, долго не ложился. Побродив по дому со свечой в руке, Риккардо застал брата на балконе. Карло был глубоко погружен в какие-то свои тайные мысли.

– Карло, тебе пора в кровать! Уйди с балкона, не приведи бог, подхватишь простуду, что тогда будем делать, а? Пройдет сезон карнавала ― и прощай, Венеция! Поедем домой, в Неаполь, отдохнем, как следует, ― Риккардо мечтательно закатил глаза и ласково обнял брата, но тот не отвечал и, казалось, совсем его не слышал. ― Эй, братец, тебя как мешком по голове огрели, очнись ты, наконец! ― Риккардо шутливо повернул голову Карло к себе: ― О чем ты думаешь? Скажи мне!

– Я думаю о той девушке. О художнице… Роксана… Такое странное и красивое имя!

Риккардо издал пошлый свист:

– Ах, малыш Карло, в который раз, в который раз! ― и рассмеявшись, добавил: ― А она действительно прехорошенькая, но должно быть холодная, брр! У нее такая бледная кожа и выглядит она такой изможденной!

Карло не дал ему закончить:

– Умолкни, Риккардо! Что ты понимаешь в настоящей красоте? Разве что только в горячих смуглых девках, что приносят еду в тавернах!