Художница отодвинула в сторону прозрачную штору, отгораживающую террасу от мастерской, приглашая Карло внутрь. Он медленно и нерешительно прошелся по комнате, рассматривая разбросанные повсюду этюды и картины, висевшие на стенах. Потом его взгляд остановился на огромной папке, битком набитой работами. Роксана одобрительно кивнула, мол, смотрите, и вышла к хозяйке с просьбой накрыть стол.

Когда она вернулась, Карло заметил:

– У вас так много картин, что хватило бы не на одну выставку!

Роксана засмеялась:

– Никак не могу их распродать! В большинстве своем люди не знакомы с искусством живописи, она доступна лишь богачам, а они не слишком разборчивы: семейные портреты, натюрморты для столовых, изображения дворцов и парков, вот и весь их интерес.

– Мне очень нравятся ваши пейзажи, природа в них кажется живой.

– Да, наверное, это и есть конечная цель живописи, ну а пейзаж ― это самый чистый жанр. Его считают простым и порой недостойным труда художника, чаще он служит только фоном для картины, портрета, например. А я люблю писать пейзажи как самостоятельные произведения, в них можно сохранить воспоминания о месте, в котором когда-то бывал, потом доставать и вспоминать, ― Роксана вытащила из увесистой папки, которую Карло держал на коленях, этюд с крыльями ветряных мельниц. ― Вот это я писала в Венгрии, там очень красивые маленькие деревушки, а вот это Париж, но самое чудесное место ― Богемия!

Она рассказывала страстно, глаза ее как будто видели это и сейчас, лицо ее просветлело. Как же она была удивительна в этот миг!

– Я вижу, вы объездили всю Европу.

– Ну, почти всю, ― она отвечала просто, нисколько не задумываясь, и все это было так ново: и этот разговор, и сама возможность сидеть бок о бок на одном топчане, касаясь друг друга. Карло позволили намного больше, чем он мог мечтать, и он не верил, что все это происходит в реальности.

Роксана была непостижима в своей простоте, со своими распущенными волосами, не завитыми по моде, как у всех его знакомых дам, а гладкими, как зеркало. Они водопадом спускались на ее тонкий стан, падавшие на лицо пряди она откидывала, собирая их на одну сторону и открывая нежную шею, и этот жест гипнотизировал, притягивал и путал все мысли.

Пока художница рассказывала о своих картинах, Карло был неотступно занят тем, чтобы разгадать это обаятельное существо, он не слышал и половины того, что она рассказывала. Сначала он подумал, что ее основная черта ― естественность, потом решил, что жизнерадостность, и вдруг его осенило ― гордость! Гордость была в ее глазах, в посадке головы, в нежно очерченных губах, в маленьких руках с голубыми жилками, которые невозможно было представить с тяжелым мастихином или кистью. Роксана была радостной и непринужденной, женственной и нежной, по-мальчишески готовой на любую шалость, но гордость лежала в основе ее существа. Она была открытой, искренней и честной и ни в коем случае не безвольной игрушкой. Минутами в ней вспыхивали стальные искорки, она производила впечатление силы в ее самой изощренной форме. И Карло связывал образ Роксаны с представлением о серебряной струне или перламутровой раковине, таящей в себе жемчужину.

Карло сам не заметил, как подхватил ее манеру общения и заговорил с ней так же просто и легко:

– А откуда вы сами?

Роксана грустно улыбнулась:

– Я столько путешествую, что сама уже не знаю, откуда я…

– Но у вас есть родные? Где вы родились?

– Я уже давно живу одна. Родилась я в Польше, но родителей своих не знаю, меня воспитывал князь Любецкой, он дал мне образование и наследство, а с совершеннолетием ― и свободу.