Тук-тук… Опять гундосая?!
Но… это не она, а он.
Какой-то строгий визитер, официант иль
дирижер оркестра.
– Простите, чем обязан?
И зыбуче, как сквозь сон:
– Я некогда заказывал вам реквием, маэстро.
Проходят сроки. И обязан вас просить
Не мешкать с этим.
И игривых ноток не вносить.
Вы можете не осознать значение визита моего.
Так вот скажу и предлагаю помнить:
Все, что вы пишите, не ей, а мне,
Мне предстоит исполнить.
Та женщина – смерть плоти.
Я же – смерть всего.
Ку-ку в муку. Басня-ноктюрн
Как тесто некое толпа себя творила.
Сто светлых устремлений булькало в народе.
Бабулька совесть нехорошего корила,
Надежде-радость бублики дарила.
И вышла тут И.О. Свободы и проговорила…
Поверить невозможно, но она проговорила:
– Ку-ку… (О, господи!)… в муку!
Иль что-то в этом роде.
Короче говоря:
– Ку-ку в муку! – И руку вдаль простерла,
Так, словно жестом продолжая горло.
– Ку-ку в муку! – И громче, громче снова.
– Ку-ку в муку! – Что значит это слово?
Оно же все летело и летело.
И вдруг в ответ “ку-ку…” прошелестело.
И вздрогнул я:
– Прости, но ты больная!
– Пусти! – она ответила. – Я знаю,
Что делаю. – И зычно закричала:
– Ку-кууу в мукуууууу!
И с дальнего причала
Сто кораблей сорвалось и завыло хором:
– Куку в муку лесам, полям и горам!
И понеслось то с болью, то стальное:
– Ку-ку в муку! Долой все остальное!
– Ку-ку в муку! – И строились в колонны.
– Ку-ку в муку! – Ревели стадионы.
– Ку-ку в муку! – Деревья и дороги.
Ослы, послы, слоны и носороги.
– Ку-ку в муку! – Зубами, без иголки
Друг другу люди делали наколки.
– Ку-ку в муку! – Писалось на заборах,
На птицах, на провидцах, на соборах.
– Ку-ку в муку! – Две бани сокрушили.
– Ку-ку в муку! – Кому-то рот зашили.
И вот уж кто-то влек меня куда-то,
Чтоб сделать из меня кукувмуката.
– Кричи, как все! – Он вынул меч огромный,
Дохнул в меня расплавленною домной. _
– Кричи ”ку-ку в муку”! – И замахнулся.
– Не ку!.. О нет, не ку!.. – Сказал я и
проснулся.
Ужасный сон.
Верховному совету
Такое не приснится, как поэту!
Выпь. Закусив удила
Весна уже по доброму катилась,
На чуть приметных камешках журча.
И вдруг, прости, о господи, схватилась
Рука паралича за капор Ильича.
Болезнь его схватила за пампушку,
Мамаем прокатилась по уму.
– О дайте, дайте с горя!.. Где же кружка? _
И тут же клизму ставили ему.
Был свет порубан раньше, чем потерян.
Река собакой лает. Истра, на!..
И красные гвоздики в черен терем,
А мы с тобою в жолудь. И страна.
Вот так-то, брат, история творится:
Бежал на праздник, а попал в уху.
И с ложкою одной два рыцаря, два рыльца.
И оба то ль в папахах, то ль в пуху.
Вот так-то, брат, история, вот так-то!..
Забота, ах! И – зубы на забор.
И если бы не музыка за тактом,
Мы б “…жертвой пали…” пели до сих пор.
Пойдем за такт. Там жизнь идет простая.
Там не на западе закат, а с четырех сторон.
И что бы там ни пелось, все про стаю.
Про стаю белопламенных ворон.
Пойдем за такт. Покушаем и выпьем.
Склоним вечернюю к предутренней звезде.
И будем в ночь глядеть и хохотать над выпью.
Над странной, горькой, непонятной птицей
выпью,
Которая и там вопит, как и везде.
Чертово место
Жил один, как говорится, русич на Руси.
Жил себе по русски, как умел.
Оскорбят бывало, сматерится:
– Сен суси!
Дескать: на-ка выкуси, вкуси!
Словом, был он очень русский, господи, спаси.
Но имел нерусскость на уме.
Ох, имел!
Однажды в день весны
Русской нашей леской с русским поплавком
(Или без него, а с помощью блесны)
Рыбу он ловил.
А выловил какой-то митинг-исполком.
Поглядел, понюхал: