– Почему не допустили? – я не знаю порядков, поэтому спросила.

– Священник исповедь не принял, вот и все, а мама из-за этого сразу расстроилась, мы с ней чуть ли не в церкви начали ругаться.

– А исповедь-то почему не приняли? Ты спросил священника?

– Спросил, я сразу спросил. А он мне сказал: «Бросишь свой грех, тогда приходи, а не бросаешь – значит, не каешься».

– Жестко.

– Все серьезно у них! А я у него еще раз тогда спросил: «Но вы же отца моего причащаете? Почему мне нельзя. Мой отец – алкоголик, мама приводит его к вам на исповедь, он каждый раз обещает бросить, потом выходит из храма и снова пьет. Он ее очень мучает, она из-за него живет в постоянном напряжении»… А он мне знаешь что ответил?

– Что?

– Он сказал: «Алкоголики – больные люди, а ты лукавый. Иди отсюда, не смущай попа» – вот так вот. А мама все видела и опять на меня начала…

У нас с Максом оказалось очень похожее детство – мы оба были отличниками. Макс был умненьким ребенком из семьи потомственных врачей. В третьем классе он спер у родителей клофелин и таскал в кармане, как самурай. Если получит трояк – домой не пойдет, отравится в парке. Мама об этом не знала.

– Она мне всю жизнь говорила: «Максим, ты не должен расслабляться. Четыре по химии – это значит, ты не учил. Ты очень способный, твоя оценка не пять, а пять с плюсом. Ты идешь на медаль, не расслабляйся». И так до полуночи, за одну четверку по химии сядет ко мне на кровать и пилит…

Макс терпел, а на выпускной немножко оторвался. Он устроил акцию покруче гей-парада. Представьте себе линейку в центре города. Начало девяностых, но традиции все советские. Девочки в белых платьях, мальчики в темных костюмах, родители с цветами. В центре площади стоит красная трибуна, в президиуме шишки города, мэр лично вручает отличникам золотые медали. Всех объявляют поименно, выпускники пересекают площадь и забирают наконец-то свою медаль. Им, разумеется, все аплодируют и смотрят на самых лучших детей города. Объявили Макса.

– Знаешь, что я сделал? – он даже засмеялся от удовольствия. – Я вышел в розовом пиджаке. У меня все было приготовлено: зеленые ботинки, на тракторах, купил специально на толкучке, галстук желтый, сам сшил, я себе даже волосы успел дракончиком поставить. Выхожу в таком прикиде…

– Супер! – Я закосела немножко от винишка. – Как же учителя это все пережили?

– Да, а куда им деваться? Мэр мне ручку пожал, успехов пожелал… – Макс затянул сладенького из трубочки и усмехнулся. – А я тогда уже спал вовсю с мужиками.

Алена выдула свой графин и целилась трубочкой в наш. Она попала в горлышко, и уровень розовой жидкости начал стремительно понижаться.

– Вы о чем так мило болтаете? – спросила она веселым пьяненьким голосочком. – Отсели от нас и болтают! А вон там вон висят такие хорошие полотенчики. Метр на полтора и всего по восемь евро. Мы должны их купить!

– Зачем? – спросила я. – Мне не нужны полотенчики!

– Да ты что! – она всех подняла. – Девочки! Встаем, встаем! Там полотенчики по восемь евро!

Все понеслись, как больные, по сувенирным лавочкам. Магазины были одинаковые, в каждом висел ядреный Китай. Полотенца везде болтались одни и те же, с испанской символикой: быки, ящерицы, профиль Колумба и сердце «ай лав Майорка». Но Алена уходила все дальше и дальше по набережной, она искала именно тот магазин, где полотенца продавали по восемь евро, на десять Алена не соглашалась.

– Десять евро за тряпку! – она хохотала продавцам в лицо. – Это наглость! Я видела точно такие же по восемь!

Синди и Джессика выбрали одинаковые платья, вопреки всем гламурным законам они всегда покупали одно и то же. Сначала Джессика натянула розовое с блестками, сразу за ней Синди дернула с вешалки точно такое же, и они нарисовались, обе в розовом, как две клубничные жвачки.