– Я знаю! – подтвердила Лена. – Поверь, женщина всегда знает, когда её любят, когда её хотят, и когда боготворят. Ты ещё рта не успел раскрыть, а я уже знала, что мы будем любовниками. Поверь.

– Любовниками и… и только?

– И только.

Она рассмеялась. Смех был её секретным оружием. Он менял пространство. Перемещал в другое измерение. Сбивал с ног. Следовало запретить его, как секретное оружие.

– Хочешь есть? Я что-нибудь приготовлю…

– А ты?

– Я чертовски голодна.

Квартира ожила. Запели трубы. Где-то сверху и сбоку закашлялся диагнозом старик-сосед. По водосточной трубе пропел кусок запоздавшего весеннего льда.

"А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб… Маяковский произнёс эти слова в 1913 году, – подумал Саша. – Ещё чуть-чуть и будет сто лет".

Лена принесла в гостиную свечи – толстые огарки в серебряных подсвечниках. Вдвоём перенесли стол – поставили в центр комнаты.

– О, рыбный шницель, царь природы! Тебе поём мы песни, оды… Хочешь рыбки? – спросила Лена не без таинственности.

В голосе звучала теплота. Игривая теплота. Саша почувствовал в себе немедленный отклик.

Правильно называть этот отклик – откликом в спину. Он хотел её, и ему было плевать на всё остальное. На жениха, на свадьбу… Ни намёка на благоразумие.

– Я не люблю рыбу, – признался.

– Ты просто не понимаешь, как это вкусно.

Прошли на кухню.

Огромный торс какой-то рыбины главенствовал в раковине. В холодильнике томились остатки шампанского, зелёный графин, сметливо начинённый бабушкиной специальной водкой.

Начали готовить… выпили шампанского…

Или наоборот: выпили шампанского, начали готовить?

"Как хорошо! – подумал Саша. – В этом скрипучем старом доме… как я люблю её".

Далее: ужин – свечи – патефон – шампанское – секс.

Мой рассказ делается однообразным, и я прошу за это прощения. Оправданием может служить только то, что я не придумываю эту историю. Я пытаюсь записать справедливо и честно. Создаю протокол действительности – такой она была на самом деле. Некоторые моменты я оживляю, придаю им романтическую окраску, как художник, расписывающий стены психиатрической лечебницы. Но это только штрихи. Блики не существующей реальности.

Шучу.

Всё правда. В каждой букве – быль.

Уснули рано. Не было ещё десяти. Собственно, Саша нырнул в царствие Морфея сразу после секса. Лена задвинула шторы, попила воды, прошла до конца коридора, вернулась. Что-то томило. Неприятное ожидание.

Взяла в руки бабушкино вязание… Бабушка не любила вязать, но в последние годы это стало единственным доступным развлечением. Исключая глупый телевизор.

Отставила клубок – воткнула спицы. Мысленно приказала взять себя в руки. Вернулась в спальню, скользнула под одеяло. К тёплому боку спящего любящего мужчины.

Он пошевелился, рефлекторным движением обнял. Мужчина обнимает во сне свою женщину. Что может быть прекраснее?

Часы показывали без четверти два. В дверь позвонили. Позвонили просто, без затей. Произвели два длинных казённых гудка.

Сердце ёкнуло: "Всё-таки случилось!"

Лена выпорхнула из постели, накинула Сашкину рубаху, пробежала к двери. Открыла без разговоров, словно знала, что следует открыть.

Саша проснулся, ещё не понимая, что происходит. Открыл глаза, повёл рукой, будто отодвигая морок.

В прихожей моментально стало шумно. "Пришельцы" восторженно громыхали, разговаривали, шумели.

Приехали родители. Из Мурманска. Из МурмАнска, если говорить на местном диалекте. Родители Лены, чтобы вы поняли.

Отец говорил громко, вёл себя шумно, властно. Он с трудом умещался в гигантской прихожей. Мать чутко прислушивалась (понимала присутствие мужчины в спальне), нежно щебетала.