Мне хотелось, чтобы эта неловкая сцена как можно скорее закончилась, но было ясно, что злодейка так просто от меня не отстанет. Я взяла карандаш и за тридцать секунд изобразила нечто с головой, руками и в самом деле опирающееся на лупоглазое морское создание. Впрочем, даже сейчас, когда я смотрю на этот рисунок, рыба мне все еще нравится.

– Ну вот и замечательно! А ты волновалась! – подбодрила меня Изабель. – Здесь все, конечно, не очень точно, но линия плеча тебе хорошо удалась. Между прочим, мало кто ее так правильно располагает. Я тебе говорю: через месяц будешь рисовать как Рембрандт. Сомневаешься? В следующий раз принесу его эскизы – у него есть несколько на редкость неудачных работ, ни за что не догадаешься, что это он.

На втором занятии Изабель подвела меня к статуе двух римских борцов. Сначала я подумала, что это шутка. Их тела настолько сплелись, что было невозможно не то что их нарисовать, но даже просто понять who’s dick is in who’s ass, как говорится в одной неприличной арабской пословице (которой, кстати, меня научил В.).

Над этими мраморными атлетами я билась три занятия кряду. Изабель не переставая хвалила мою работу, но мне почему-то казалось, что она лукавит. Не может человек в здравом уме так восхищаться этой уродливой треугольной головой и лимонно-желтым бликом на левой ягодице юного римлянина.

Уже законченный рисунок я скрутила в рулон наподобие подзорной трубы, закрепила резинкой и отправила на покой в темную картонную коробку, где он будет обречен вместе с угловатой Амфитритой, обхватившей пучеглазую рыбу, дожидаться часа, когда наши с В. пока еще не появившиеся на свет внуки извлекут его, разложат на полу в кладовой и станут, переглядываясь, показывать пальчиком на выведенную в правом нижнем углу цифру 2013, такую же невероятную, какими были они сами в том далеком году.

Впрочем, борцы напомнили о себе намного раньше. Как-то раз во время путешествия по Америке я забрела в одну частную галерею современного искусства. У самого выхода я невольно подняла глаза. В груди у меня что-то встрепенулось, как бывает, когда в толпе прохожих кто-то невидимый вдруг выкрикнет твое имя. С полотна, висевшего под самым потолком, на меня смотрели пустыми, явно позаимствованными у Модильяни глазами два римских борца. Их тела так сплелись, будто были завязаны в тугой узел. Поразительно, но голова одного из них тоже была слегка треугольной, как и на моем рисунке. Картина стоила три тысячи долларов.

Вернувшись в Париж, я не преминула рассказать об этом Изабель и показать фотографию. Она только презрительно хмыкнула: «А я говорила тебе, дуреха, что нормальные люди зарабатывают на этом деньги».

Серебро, декабрь 2014

В тот год я устраивала у себя дома рождественский ужин «для бездомных», как мы в шутку окрестили его с В. На него были приглашены те, кто не уехал на каникулы домой, чтобы отметить этот праздник в кругу семьи. Впрочем, таких среди моих знакомых было немного, и ужин получился камерным. Нас было пятеро: мы с В., две мои подруги и коллега одной из них. Он оказался здесь случайно – просто-напросто потому, что ему негде было провести этот вечер, ведь все его приятели разъехались.

В. был среди нас единственным католиком, и поэтому этот день по-настоящему что-то значил только для него одного. Но, несмотря на это, готовились к торжеству мы все, и с большим рвением. Праздничное настроение, витавшее в воздухе, передалось нам необычайно легко: через хвойный аромат рождественских венков в цветочных магазинах; через запах корицы и ванили в булочных, где прилавки были заставлены подносами с песочным печеньем в форме звездочек и ангелочков; через мигание разноцветных лампочек уличных гирлянд; наконец, через улыбки прохожих, спешащих по домам с полными пакетами подарков.