Так бы ей лежать на полке, если бы не Лева, забежавший узнать, как Мурад доехал и как там его, Левины друзья, в Ашхабаде. И в конце визита, увидев пудреницу, задал вопрос: «Откуда?» Мурад объяснил, что приобрел по случаю. Лева продолжал расспрашивать. У кого? За сколько? Где? Мурад, чтобы отвязаться, рассказал. Лева долго вертел в руках.

– Где-то ХIХ век, серебро 800 пробы, еще резьба, инкрустированная перламутром – это вензель какой-то важной австрийской особы. – Промолвил он и собрался уходить.

Мурад успел спросить:

– А на подарок годится?

– Знатный будет подарок! – уже убегая, произнес Лева.

Таня подарок приняла. Мурад с трудом ей его вручил, когда они встретились в кафе «Лягушатник» на Невском. Правда, через неделю извинилась. И призналась в том, что отдала пудреницу бабушке. Мурад не все понял, но не придал особого значения.

Еще через неделю Таня сказала, что бабушка приглашает Мурада на чай. Елену Александровну, бабушку Тани, Мурад увидел два года назад. Лева попросил занести ей сверток. Тогда же с Таней познакомились. Взяв с собой коробку конфет (выбирал Лева), Мурад стоял у входа в Танину квартиру, не решаясь позвонить. А Таня, увидев в окно Мурада, заходившего в парадную, дверь открыла сама. Провела в комнату Елены Александровны, которая уже шла ему навстречу с возгласом:

– О, мой «прекрасный янычар», о, мой Мурад. Проходи, дорогой.

Уютная комната со стенами бежевого цвета, убранная частично в колониальном стиле, с изготовленными в одном фасоне резными небольшими зеркалами, пуфиками и тумбами; а часть комнаты – обычная советская – с призовыми кубками и грамотами под стеклом. На тумбах и этажерках кувшинчики восточных форм. Будуар был заполнен коллекцией фарфоровых кукол, резными шкатулками, вазочками, керамической посудой различной формы. На стенах египетские и тунисские чаши. Одна стена полностью состояла из книг, другая – в экзотических растениях и цветах. Рабочий стол, кресла и диван из красного дерева старинной работы. Все располагалось со вкусом, и нечего лишнего, чувствовалась рука художника, соединившего колорит эпохи конца XIX – начала XX века. Голос Елены Александровны заставил Мурада повернуться:

– Спасибо, Мурадик. Твой шикарный подарок вернул меня в годы моей юности, в наше женское училище на Каменноостровском. Подобная пудреница была у нашей классной дамы. Она была хоть и строгого нрава, но не просто прививала нам вкус к искусству, музыке, поэзии, а ко всему изящному и необыкновенно прекрасному. Шел одна тысяча девятьсот пятнадцатый год, и нам было по пятнадцать лет. Не смотрите на меня так, Мурад, да, я ровесница века, «гызылым менин»4.

После этих слов на туркменском, означавших обращение к близкому человеку «золотой мой», Мурад растерялся и слегка покраснел – к нему так обращалась его мама. Он стал рассматривать небольшую картину – натюрморт с изображением большого прекрасного букета из сирени. Елена Александровна тем временем подошла к Мураду, успокаивающе погладила его по плечу и процитировала:

– «Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!

Полпорции десять копеек, четыре копейки буше.

Сударышни, судари, надо ль? не дорого можно без прении…

Поешь деликатного, площадь: придется товар по душе!»

Елена Александровна во всем была академична.

Почему Мурад сейчас вспомнил Елену Александровну? Больше тринадцати лет прошло с той встречи, и восемь лет, как она ушла из жизни. Тогда при встрече она поразила его своим жизнелюбием и выглядела моложе восьмидесяти четырёх лет. Он хотел сказать ей это, но по молодости стеснялся и был неопытен в комплиментах. Простое, без тонких черт, с еле заметными веснушками лицо её не выдавало в ней знатного происхождения. А вот статность фигуры, королевская осанка при её невысоком росте, плавность движений, четкость жестов и высоко поднятая голова с безупречной прической подчеркивали перед вами: дама с аристократическими манерами.