Гренье ушел, через какое-то время за ним последовали и Гози с Анкетеном, и еще целый час Анри оставался за столом наедине с Рашу. Царило уютное молчание.

– А как насчет того, чтобы перекусить в другом месте? – неожиданно предложил Рашу, выбивая трубку о краешек стола. – Что-то я проголодался.

Когда они добрались до ресторана Агостины, время обеда уже прошло. Зал «Тамбурэн» практически пустовал, если не считать пожилого господина с аккуратной бородкой, жевавшего яблоко за газетой, подпертой бутылкой кьянти, и белокурой уличной девицы с острыми чертами лица, жадно уплетавшей суп. Ресторанная духота смешивалась с аппетитными ароматами, доносившимися с кухни. Из-за тяжелой портьеры доносился приглушенный звон тарелок и женский голос, негромко напевавший итальянский мотивчик.

Студенты едва успели занять места за столом, когда пение смолкло и к ним выпорхнула Агостина.

– Матерь Божия! Почему вы так поздно? Я уж подумала про себя: «Наверное, bambini нашли себе место получше, чем у Агостины».

Итальянка явно напрашивалась на комплимент, и молодые люди с готовностью заверили ее, что ничто на свете не заставит их отказаться от здешней стряпни. В ответ она скромно заметила, что, возможно, «Тамбурэн» и не самый шикарный ресторан на свете, но уж, во всяком случае, он даст сто очков форы новомодным парижским забегаловкам, куда все так стремятся в последнее время.

– Да знаете ли вы, где подают самую лучшую еду в мире! В Палермо! Ну и готовят там, скажу я вам! Всего за одну лиру можно упиться и ужраться как свинья. Какое вино, какие спагетти! Пища богов! Ах, Палермо! – Взгляд ее мечтательно затуманился. – В Палермо всегда светит солнце. А небо голубое-голубое… как плащ Мадонны. А воздух – словно лучшие духи…

После того как все похвалы Палермо были вознесены, она отправилась на кухню и вернулась с двумя тарелками супа.

Друзья не спеша принялись за еду. В скором времени господин с яблоком ушел, аккуратно свернув газету и сунув ее под мышку.

Девица же осталась за столиком. Она закурила сигарету, исподволь любуясь своим отражением в оконном стекле. Анри наблюдал за плавными движениями ее руки, разглядывая чувственно сложенные губы и подмечая, как трепещут ее ноздри, вдыхая дым. Свет газовой лампы смягчал черты ее лица и играл золотистыми бликами в волосах.

– А ты уже выбрал сюжет для салонной картины? – внезапно спросил Рашу.

– Сначала я хотел взять библейский сюжет. Ну, типа «Авраам приносит в жертву своего сына» или «Моисей у скалы». Но сложновато…

– Пожалуй, – кивнул Рашу, – слишком много деталей.

– А что ты скажешь насчет Икара? Ну, того, кто убежал из Лабиринта и попытался лететь на крыльях из воска. Тут можно построить хорошую треугольную композицию. Я бы изобразил его на скале с распростертыми крыльями. Готовящегося взлететь.

– Ну, не знаю, – с сомнением проговорил Рашу. – О нем все-таки мало кто слышал. А почему бы тебе не написать Венеру или Диану? Они всегда актуальны и хорошо смотрятся. К тому же для этого не придется заморачиваться, можно просто пойти в Лувр, скопировать одну из картин Буше, добавить несколько деталей от себя, и дело в шляпе.

Еще какое-то время они обсуждали различные сюжеты, пригодные для Салона.

– А как насчет старого доброго Распятия? – предложил Рашу, после того как Венера была отвергнута. – Это тоже подходит. К тому же в Лувре полно вариаций на тему распятия, – с многозначительным видом добавил он.

И тогда друзья переключились на религиозные сюжеты. Отборочная комиссия навряд ли с ходу отвергнет Распятие, Марию Магдалину, вытирающую ноги Спасителя волосами, или святого Себастьяна, подставляющего грудь под острые стрелы.