Я вновь ощущаю этот отталкивающий запах, запах дешёвого одеколона, смешанный с мочой и потом. Запах чужака.

Он стоит в паре шагов от меня. Я смотрю ему в глаза, холодно оценивая то, что он из себя представляет.

– Эй, ты. Что ты на меня уставился? – злобно шипит чужак.

– Ты это мне говоришь?

– Да!

Я смеряю его взглядом, подзывая к себе жестом. Он, сделав грудь колесом, медленно подходит. А дальше всё происходит быстро: бармен, тот самый молчаливый старик с впалыми щеками и густой неухоженной бородой, прокатывает личико этого доброго молодца о барную стойку. После чего он же отправляет того в стену, ну а в конце, просто поднимает здорового сорокалетнего мужика за шкирку, как котёнка, проволакивает вверх по лестнице и выбрасывает за дверь – «Белая роза» гостеприимна только к тем, кто принимает правила её жизни. Наш чужак забыл серебряную монету, Бармену это не понравилось.

Похоронное бюро для сигарет продолжает свою работу. Пепельница – поле, сплошь покрытое гробами, которые присыпаны пеплом, будто снегом тёмной зимней ночью. Я добиваю четвёртый стакан разведённого виски и продолжаю свои странствия по душам незнакомцев.

Зал всё такой же живой, не смотря на время. Та пара, малышка в юбочке и её не молодой спутник о чём то перешёптываются. Я случайно ловлю его внимательный взгляд на себе в отражении.

Он встаёт и подходит ко мне.

– Закуришь? – Протягивает полную пачку. Я не отказываюсь. – Нравится? – Новый собеседник указывает на клюющую носом девочку, что тогда с Максом я приметил.

– Да, хорошенькая.

– Я просто заметил, как ты на неё смотрел. Художница. Якобы известная. Хм… странные критерии отбора в «звёзды» нынче у социума. Хотя, что это я. Дело вечное. Тебя как зовут?

– Мор. А ты?

– Зови меня просто стариком.

На вид ему под пятьдесят. Волнистые волосы до плеч, густая небрежная борода; тело, покрытое яркими татуировками и изысканная, но не броская одежда – неплохой такой Старик.

Он стоит, облокотившись спиной на барную стойку, и внимательно смотрит на меня карими горящими глазами, после чего спрашивает:

– У тебя на руке перо с металлическим наконечником, окроплённым кровью. Что это значит?

– Я… писатель, что ли.

– «Что ли» или …?

– Писатель.

– Хорошо. У нас с тобой особенная участь. Стоит гордиться этим, а не скрываться по тёмным уголкам баров.

– И мы её выбрали сами. Ты давно пишешь?

– А разве есть значение?

– А публикуешься, старик?

– И здесь разве есть значение?

– Но какой из человека писатель, если он не публикуется?

Он одарил меня широкой добродушной улыбкой и присел за соседний стул, смачно затягиваясь сигаретой.

– Мор, публикации и прочее дерьмо, это работа. Работать писателем нельзя, им лишь можно быть. А будучи им, тебя должно волновать только одно – как много удовольствия ты словил за сегодняшнюю ночь, от которой родились сотни строчек. Остальное для нас с тобой – блеф жизни.

Я смотрю на бармена, но не замечаю. До боли знакомый голос старика, пробивает во мне брешь, которую не заткнуть стаканом с разбавленным виски. Струя табачного дыма плавает по ладони.

– Почему ты пишешь?

– Да много причин тому, Мор. Одиночество, гордыня, толика болезни, жажда передать что-то возможно действительно важное и прочее. Но знаешь, главное скорее всего у всех нас одно – мы не выбрали это, нас к этому привели. Я знаю, ты говорил ранее прямо противоположную точку зрения, но… ничего поделать не могу, просто чувствую, что мне суждено было с рождения прийти к этой страсти и в ней же и сдохнуть. И знаешь?… – Я вопросительно и с интересом поймал его, полный страсти, взгляд. – Я, блять, счастлив.