Я знаю немало людей, которые начинают готовиться к наступлению немощности еще в активном возрасте – например, делают ремонт с учетом грядущего неминуемого бессилия, размещают тут и там всяческие поручни, за которые можно будет ухватиться, чтобы встать, и предусматривают различные мелочи, которые когда-нибудь облегчат их положение. Я знаю людей, для которых диагностирование болезни, знакомой по родителям, бабушкам и прадедам, является маркером непоправимого перехода к старости, даже несмотря на то, что медицина давно уже шагнула вперед и позволяет поддерживать достойное качество жизни при многих недугах. Я знаю людей, которые безропотно заранее планируют отказ от каких-то потребностей и буквально одержимы страхом грядущей физической несостоятельности и зависимости. И все это – наследие и проявление концепции «дожития».

В традиционных обществах (я бы даже употребила выражение «патриархальных», если в слове «патриарх» выделить не мужскую, а статусную составляющую: глава рода, почтенный старейшина) наступление этого периода компенсируется выстроенной веками системой отношений: младшие берут на себя обслуживание старших, снимают с их плеч ставшие непосильными обязанности, принимают на себя их бытовое сопровождение. При этом речь не идет о низведении пожилого человека до положения утомительной бесполезной обузы – напротив, он окружен почетом и уважением. Он не должен изо всех сил доказывать, что «ты еще крепок, старик Розенбом», и отказ тела подчиняться не наполняет его таким ужасом бессилия. Старейшине, вождю или аксакалу нет нужды самому совершать какие-либо действия, требующие физических усилий, и наступление этого этапа его совершенно не тяготит – благодаря сохранению и даже приумножению морального превосходства и авторитета. Это «дожитие»? Да. Но, я бы сказала, это «дожитие» в его идеальной форме, если в данном случае вообще можно говорить об идеале. Такой подход разумен и ценен в обществе, ориентированном на старость и наделяющем старость безусловными достоинствами и «бонусами». Когда-то очень-очень давно наше общество тоже было таким – и отголоски этого мы можем сегодня найти в классической литературе – у Пушкина, Толстого и Бунина, и даже в литературе более позднего периода (вспомните всех этих лукавых, мудрых и безусловно уважаемых стариков у Шолохова, например).

Но с тех пор прошло немало лет, сменилась не одна формация, «смешались в кучу кони, люди», и мы получили очень специфическое общество, которое, может быть, и декларирует на словах какие-то обнадеживающие обещания, но на деле относится к теряющему силы человеку как к лузеру – проигравшему, сошедшему с дистанции. Такое общество придерживается концепции «дожития», но при этом оно утратило культ старости, и только надписи в общественном транспорте о необходимости уступить место пожилым людям выглядят теперь как наскальные рисунки древних племен (особенно если учесть, что они давно уже мало кого мотивируют действительно уступить место немощному пожилому человеку). «Акела промахнулся» – великая находка Киплинга, да есть ли вообще хоть что-то, чего он не учел и не отразил в своей «Книге джунглей»? Человек не смог сделать то, что еще вчера делал отлично, и его списывают со счетов. Нет, его не сталкивают со скалы и не относят умирать на вершину горы Нараяма – просто автоматически переводят в категорию бесполезных членов общества, непригодных уже ни к чему такому, что требует хоть каких-то физических усилий.