– Ты смеёшься?! Я ног не вижу! Дотянуться не могу!

     – Ну, хочешь, я… э… – так, делать предложения, к которым не готов, Богдан не мог себе позволить.

     – И выше? – Крош испытывающе уставилась на Богдана, он бы сказал – издевательски.

     – Э… Бёдра тоже могу, – Богдану становилось смешно.

     Нет, брить он ничего не собирался. В кошмарном сне не мог представить, как возится с бритвой и лишней растительностью на конечностях чужой беременной, однако тупейший диалог забавлял.

     На краю сознания отчего-то вспомнилось, что Яна никогда не озвучивала такую проблему, но и волос он не помнил на её теле. Ещё подумалось, что с Лизой точно не стал бы обсуждать подобное, шутить с налётом лёгкого издевательства – тем более.

     – И выше можешь? – Крош издевательски оскалила ровные зубки.

     – Нет, – сразу сдался Богдан. – В этом плане я даже свои яйца себе не доверю!

     – То есть, у тебя там мохнатенько, как в лесах Синхараджа? – она показала на область паха Богдана.

     – Человечество придумало триммер, – ответил Богдан, про себя экспрессивно выругался, скрипнул зубами. – Всё, твоя взяла. Штаны не задираю, глазьями бесстыжими нежный пушок на ногах девичьих не смущаю. Давай лучше на Рождественскую ярмарку съездим, а то скоро новый год, а у дома никакого праздника.

     – Давай, – согласилась Крош. – Только если я рожать начну прямо в машине – никаких претензий.

     – Договорились.

23. Глава 23

     Накануне праздника парковочные места в районе ГУМ-Ярмарки ожидаемо забиты. По уму, стоило ограничиться небольшим районным рождественским базаром. Они росли, как грибы после дождя, на каждом повороте. Купить пару пушистых гирлянд, небольшую живую ёлку, сладостей для настроения Крош. С таким животом в толпу? Чего доброго действительно рожать начнёт.

     Богдан решил, что расставание с Лизонькой стоит отметить широко, ярмарка на Красной площади отлично подходила случаю. Жене, естественно, причину не озвучил. Личные темы они обходили в разговорах. Крош знала, что несколько раз в неделю квартирант не ночует дома, догадывалась, что у женщины, вероятно, понимала у какой, не зря Лиза в первый же день обозначила своё присутствие у машины и в жизни Богдана. На этом всё. Богдан не рассказывал, Женя не спрашивала.

     Личная же жизнь Крош походила на день беременного сурка. Завтрак, второй завтрак, перекус, неспешная прогулка к ближайшему магазину. Обед, перекус, снова перекус, полдник, ужин, перекус. И всё это, за исключением медленного похода на улицу, в обнимку со швейной машиной. По количеству прошитых строчек, она могла одеть кавалергардский полк. Виталик, слава его куриным мозгам, носа не показывал. Общался ли он с Женей по телефону, Богдан не знал, надеялся – нет.

     Кое-как припарковался вдали от Храма Христа Спасителя. Крош захныкала, как ребёнок, глядя на Патриарший мост:

     – Я не дойду!

     – Чего это? Дойдёшь, – уверил Богдан.

     – Знаешь сколько до Красной площади топать?!

     – Знаю.

     – Откуда?

     – Крош, тебя удивит, но я родился и вырос в Москве, – сдержав сарказм, напомнил он. – Помню Пречистенскую набережную без этой красоты, представляешь? – он показал на светящийся от иллюминации мост и подсвеченный храм.

     – Не удивит, – буркнула Женя, вцепилась в любезно предоставленный локоть и двинулась, покачиваясь, как утка-тяжеловоз.

     – Богдан, а ты крещёный? – вдруг спросила она, смотря на золотые купола.

     – Крещёный. Модно было, мать покрестила в младенчестве.

     – Веришь в бога?

     – Нет, – после заминки ответил Богдан.

     С какой стати он должен верить в справедливую волю небесного чувака, решившего, что отнять жизнь у молодой, цветущей женщины и девятимесячной малышки, не успевшей не то что согрешить, а даже узнать, что такое грех – высшее благо?