И после того, как Шломо отказался, спросил:

– Ты это серьезно?

– Как нельзя более, – ответил господин Нахельман, не отводя своего, вдруг замерзшего, металлического взгляда от глаз Авигдора, словно пытаясь загипнотизировать его. Потом он достал из жилетного кармана платок и повторил: – Как нельзя более серьезно, Авигдор…

– Одну минуту, – Авигдор взял веник, чтобы отмести в сторону рассыпанные на полу волосы. Потом он сделал несколько движений веником и остановился около сидевшего на скамейке для посетителей Шломо. Помедлив немного, он сказал:

– Ты умный человек, Шломо. Поэтому ты должен понимать, что для того, чтобы кто-то поверил тому, что ты сейчас сказал, требуются известные доказательства. Уверен, что ты знаешь это лучше меня.

– Похоже, ты говоришь о чуде, если я не ошибаюсь, – спросил Шломо, как могло показаться – с изрядной долей пренебрежения в голосе.

– Одно маленькое чудо, которое, я думаю, смогло бы убедить большую компанию, – пошутил Авигдор.

Наверное, он еще не понял, что шутки были сейчас крайне неуместны.

Господин Нахельман по-прежнему смотрел на него непроницаемым, замороженным взглядом, как будто имел про запас нечто такое, что было гораздо убедительнее любых доказательств.

Погружаясь в этот взгляд, господин Авигдор Луц вдруг почувствовал, как озноб пробежал по его спине. Так, словно он оказался вдруг без одежды в холодном, темном погребе, да еще перед лицом чего-то такого, чему не было имени. И оно, это неназванное, никуда не торопилось, заранее зная наперед любой шаг и любую мысль Авигдора Луца.

Потом Авигдор услышал голос, который сказал:

– А если я скажу тебе, что требование чуда оскорбляет Всевышнего? Что ты ответишь тогда?

Холодный взгляд внимательно изучал Авигдора, но при этом он как будто смотрел на него откуда-то издалека, словно сам Шломо был где-то далеко, за много тысяч миль отсюда.

– Как может оскорбить Всевышнего то, что Он делает сам? – Авигдор засмеялся, пытаясь освободиться от этого наваждения. Вероятно, приведенный аргумент показался ему довольно убедительным, поэтому он повторил его еще раз. Но теперь он звучал несколько по-другому, а именно так:

– Чудо примиряет нас с нашими несовершенствами.

Это было довольно изящно и, пожалуй, даже вполне справедливо, но все же Шломо не согласился:

– Ни черта оно не примиряет, милый, – он вытер лицо платком, для чего, наконец, снял котелок. – Много ты видел таких примиренных?

– Ну, – неуверенно сказал Авигдор, пожимая плечами и не зная, как лучше ответить.

– И потом, – добавил Шломо, вытирая шею. – Можно подумать, что тебе посылается мало чудес. Вы все просто не хотите открыть глаза и посмотреть вокруг. Разве ты не видел сегодня смерч, который висел над Городом, словно собирался поднять в Небеса все камни, а потом уронить их на нас? Неужели, ты тоже ни черта не видел?

– Смерч? – переспросил Авигдор, вновь пожимая плечами. – Но я не видел сегодня никакого смерча, Шломо. Я видел только пыльную бурю, да еще ветер, от которого у меня перекосило вывеску.

– Каждый видит столько, сколько заслуживает и сколько ему посылает Всевышний, – изрек Шломо, по-прежнему оставаясь где-то далеко-далеко, за тысячу миль отсюда. – Но ты можешь поверить мне, Авигдор, сегодня Всемогущий принял решение. Этот мир долго не простоит. Он обречен.

– Понятно, – сказал Авигдор, садясь в крутящееся кресло и поворачиваясь в сторону Шломо.

– Или ты думаешь, – продолжал тот, – что Всемогущий приходит в громе и грохоте, словно пьяный водопроводчик, которому надо срочно опохмелиться?.. Нет, Авигдор. Он приходит незаметно, одетый в какие-то едва различимые события, которым никто не придает большого значения, пока они сами ни откроют заключенный в них смысл.