Конечно, это был знак – кто бы после увиденного стал в этом сомневаться? – знак, который Шломо Нахельман немедленно истолковал, как руководство к действию, ибо, чем же еще могло быть явление этих двух пыльных столбов, один из которых символизировал тщету всех человеческих надежд и стремлений, а другой – Божественную силу и правоту, которые не знали ни сомнений, ни колебаний, ни, тем более, поражений?

Знак, который говорил ему: Шломо! Час настал. Поторопись.

Потом он увидел, как эти огромные смерчи на мгновение остановились и затем вдруг развалились, разлетелись во все стороны на тысячи пыльных облаков, которые тут же смешались, подхваченные стихией в одну мутную, гонимую великим ветром стену, уже теряющую свою силу и готовую вот-вот упасть на землю.

Не было сомнений, Шломо, что Всемогущий, наконец, ответил на его зов. Тот, Который один знал сроки и не боялся изменчивости неверной судьбы. Странно было думать, что теперь история мира была зажата вот в этой руке, а тот, кто указывал направление, стоял сейчас на галерее своего бедного дома и слышал, как Всемогущий говорит с ним через шум листьев и скрип старой смоковницы, дребезжание стекол и стук сорвавшихся с крючков ставень.

Потом он услышал знакомый Голос, который посещал его в последнее время все реже и реже. Голос возник из ниоткуда, сначала оповестив Шломо о своем появлении глубоким вздохом – так, словно у того ухнула под ногами разверзшаяся земля и перехватило дыхание, – а затем сказавшим откуда-то из несусветной глубины, которая была старше и этого Города, и этого солнца и самого этого мира:

– Поспеши.

И больше ничего. Только одно это слово, которое стоило всех богатств земли и мира. В следующее мгновение он почувствовал, что остался один. Хозяин Голоса оставил его.

Внезапно Шломо засмеялся. Так, словно он долго крепился, а теперь махнул на все рукой и громко захохотал, нарушая все правили приличия. Изо рта его раздавались хриплые, почти неприличные звуки. Тело сотрясалось в конвульсиях, и чтобы не упасть, ему пришлось опереться на ограждение галереи, рискуя сломать его и свалиться со второго этажа, прямо на пустую бочку для воды.

Наверное, услышав эти странные звуки, на галерею выглянула Рахель.

Вид смеющегося мужа заставил ее улыбнуться.

Согнувшись и держась за живот, хохочущий Шломо медленно опустился на колени. Потом ткнулся лицом в пол галереи и замер так, вздрагивая и стараясь справиться с этим ужасным смехом.

– Только, пожалуйста, осторожнее, – сказала Рахель, подходя ближе. – Мне кажется, тут, в углу, гнилые доски. Будет нехорошо, если ты провалишься.

Слова эти почему-то вызвали у Шломо новый приступ хохота.

Из своей двери выглянул Арья. Посмотрел на хохочущего Шломо и вновь вернулся в свою комнату.

– Видела, как рассмешил меня Всевышний? – сказал, наконец, Шломо, продолжая стоять на коленях.

Похоже, что ветер уже стихал. Крона старой смоковницы еще шумела, но скрип уже прекратился.

– Он был рядом, – продолжал Шломо, медленно поднимаясь с колен. – Никто никогда не знает в точности, какой образ Он примет в следующий раз. Может быть, Ему придет в голову стать приблудной кошкой, или Он будет разговаривать с тобой скрипом этой старой смоковницы. Кто знает, кто знает…

Голова его еще целиком была занята произошедшим, а смех по-прежнему раздирал грудную клетку. Он опять засмеялся.

– Шломо, – Рахель осторожно дотронулась до его руки. – Да что с тобой сегодня?

– Запомни этот день, – сказал Шломо, обнимая жену и кружа ее в каком-то нелепом танце по галерее. Доски под ними громко скрипели.

– Шломо, – повторила Рахель и негромко засмеялась. – Я сейчас упаду.