В основном, я тогда всегда сидела дома, и виной тому не были книги: я их читала умеренно, без фанатизма.

Я хотела бы спросить маму: было ли ей спокойнее от того, что я гуляла редко и почти ни с кем не общалась? Меньше гуляний – меньше проблем; меньше друзей – меньше вероятности связаться с бедовыми. В моем случае эта вероятность была сведена практически к нулю.

Но как водится, должен быть кто-то в жизни подростка, дурно на него влияющий. Если таких нет, приходится как-то справляться самому.

7.

Мне было четырнадцать лет, когда я купила свой первый диск группы Nirvana. Мне кажется, я как сейчас могу вспомнить сладкое чувство удовлетворения и предвкушения, когда я услышала первые звуки грязного гитарного риффа.

С обложки диска на меня смотрел сам Курт Кобейн (я купила сразу сборник): спутанные почти что в колтуны волосы, грустные глаза.

Когда он умер, ему было лет меньше, чем мне сейчас. Я пережила его, хотя и не планировала. Давно умерший и никогда не знакомый мне Курт был для меня авторитетом большим, чем все живые рядом со мной вместе взятые.

А он говорил: умирать нужно, пока молодой. И что нет ничего страшного в смерти: это, видите ли, дар, который дан нам в противовес невыносимой и ужасно несправедливой чертовой грустной жизни.

Мне было четырнадцать, и жизнь казалась временами такой несправедливой и невыносимо грустной, что я сразу в это поверила.

Я не помню, что тогда случилось: это было, кажется, восемнадцать или девятнадцать лет назад. И это сейчас кажется неважным, настолько, что я даже не могу припомнить повод.

Я заперлась в ванной, чтобы вдоволь нарыдаться.

Дверь моей комнаты не запиралась на ключ, и ванная была единственным местом, где было возможным спрятаться хотя бы на несколько минут: пока не придет мама, не начнет стучать в дверь и просить выйти. Чтобы поговорить, чтобы попросить прощения самой или же у меня добиться раскаяния – на самом деле, это не столь важно: это я понимаю сейчас.

И не столь важно за что: кто-то что-то не то сделал, или не то сказал (или не так), не ту оценку получил в школе или не с тем дружит, или не счел нужным убрать за собой посуду. Или просто ничего не хочет, и томится целыми днями, а ведь это ужасно раздражает.

Насколько мне довелось понять, редко кто из людей разводится по какой-то конкретной причине: супружеская неверность, зависимости, насилие любого рода. Спросите у разведенных: почему вы расстались? Девять из десяти ответят, что сами не поняли, как так случилось, а любовь и радость вдруг прошли. Не одномоментно: началось все с чепухи, о которой уже и не вспомнить, и не придать значения. Но значение имеет все то, что было сказано или сделано (а часто – не сделано) после. И принесло много боли, в десятки раз больше, чем чепуха, послужившая отправной точкой.

Слово за слово – и любовь ушла.

Слово за слово – и ты рыдаешь, запершись в ванной, пока мама стучится в дверь, запутавшаяся, сама толком не понимая, для чего: помириться и забыть или дать втыку, чтобы неповадно было.

Слово за слово – и кажется, что тебя никто не любит, даже мама.

Я не помню, что тогда произошло, потому что по большому счету это была чепуха. Но как и во многих браках, что распадаются, для меня эта чепуха оказалась отправной точкой в моей ссоре с самой жизнью.

Я рыдала и корила себя за слабость. Сердце сейчас будто выпрыгнет, разорвет грудную клетку; я смотрю на свои ладони, пытаясь убедить саму себя, что это всего лишь выдумка моя, и мне ни капельки не больно от услышанного, и совсем не стыдно от высказанного, потому что ничего не было услышано и сказано: ведь я – это не я вовсе.