От такой неожиданной философской позиции деревенской девушки Паша несколько обомлел и даже не нашел, что ответить по существу заданного ему вопроса, и лишь невнятно произнес: «Лена, мы с тобой обязательно это обсудим. В другой раз».

Женька громко захохотал.

– Вот так вот, Пахан, а ты думал, что только у вас в Москве образованные девушки бывают? Правильно, Ленок, так ему и надо, а то он совсем уже зазнался там в своей Москве,– продолжал смеяться Женька, – ладно, ладно, не вешай нос, пойдем лучше на улицу выйдем, я тебе кое-что покажу.

С этими словами Женька взял Пашу за рукав и потянул в сторону выхода.

– Девушки, мы скоро, не скучайте тут без нас, – крикнул Женька, и они вдвоем вышли на крыльцо клуба.

На крыльце суетились человек пятнадцать, парни и девушки, они смеялись, курили, что-то пили.

– Что ты мне хотел показать Женя?

– Да ничего не хотел показать, так просто при девушках предлагать не стал. Давай вот за встречу самогоночки выпьем, – предложил Женька.

– Ну, можно, конечно, а у тебя есть?

– Сейчас будет, – быстро ответил Женька и позвал стоящего рядом парня.

Тот подошел, они о чем-то переговорили несколько секунд, а через минуту в руках у Женьки оказалась пол-литровая бутылка деревенской самогонки, два пластиковых стаканчика, три помидора и большой огурец.

– Ну и чудеса у вас тут, Жень, – оценив скорость добычи алкоголя, заметил Паша.

– Вот так вот, Пахан, учись, как нужно дела делать, – не без гордости ответил Женька, – как говорится здесь, это вам не там, – произнес он и вновь засмеялся.

В этот вечер Паша порядочным образом напился. Но не просто напился, а познал многие прелести загульной деревенской жизни. Тогда он еще не знал, что эта ночь сильно изменит все его мировоззрение и во многом повлияет на дальнейшую судьбу.

Но не будем забегать вперед.

В этот вечер Паша познакомился почти со всеми присутствующими на дискотеке людьми, он много раз танцевал со Светкой и даже один раз поцеловал ее в щеку. Он неоднократно произносил совсем не свойственный ему тост – «за величие русской деревни», танцевал как сумасшедший, кричал вместе со всеми до хрипоты «гуляй Россия», неистово горланил у костра русские народные песни, запивал самогонку колодезной водой и купался в холодных ночных водах Тырницы.

Любой человек, в том числе и ты, мой дорогой читатель, бегущий сейчас своими глазами по этим, давно написанным мною строчкам, может легко представить себе те чувства, которые испытывал в ночь на Ильин день, а именно в ночь с первого на второе августа, Павел Сергеевич Верещагин. Это такие всем известные и одновременно исключительно редкие чувства, имеющие одно уникальное свойство – они могут оставаться в человеческой памяти всю жизнь, какой бы долгой или короткой она ни оказалась.

В эту ночь Паша упоительно пел, цепляясь за каждое слово, за каждую ноту народных песен, приносивших ему истинное блаженство. Его голос сливался в унисон с целым хором поющих и разделяющих его восторг товарищей, он звучал словно струна, навылет разрывая тишину августовской ночи, и, отражаясь от зеркальных вод Тырницы, прямиком уносился к звездам.

Паша сам не понимал, какая сила движет им в эту минуту, что заставляет его петь и плакать. Одной рукой он за плечи обнимал Светку, а другой инстинктивно смахивал катящуюся по щеке слезу и продолжал петь. Он вместе со всеми пел про широкую степь, про бескрайние родные поля, про доблесть русского оружия, очень чувственно тянул фронтовые песни времен Великой Отечественной и сам про себя удивлялся, откуда он знает столько песен, которых никогда не учил.