– Здесь отличная куриная лапша.

– О господи! Не произносите этого. Вы что?! – кричит на меня Нюта. И тут же, сбавив обороты, обращается к Данае: – Данаюшка Васильевна, вам нехорошо?

Да что я, мать его, такого сказал?!

– Мне хорошо, Нюта. Давай уж что-нибудь выберем, – как-то устало отвечает та.

– Да-да, конечно. Но только не барсука?

– Да. Барсука я, пожалуй, до конца жизни наелась.

Барсука?! Какого барсука? Они не в себе? Или это я спятил?

– Не уверен, что здесь подают такое экзотичное мясо.

– Много вы понимаете, – высокомерно задирает нос Нюта. – Сейчас все будет, Данаюшка Васильна.

– Я не сомневаюсь, – слабо улыбается та.

Слава богу, Нюта уходит. И мы остаемся одни. Даная закусывает губу и, наконец, одаривает мою скромную персону своим вниманием. Наши взгляды встречаются. Несколько секунд она меня просто разглядывает. А потом совершенно неожиданно ее губы складываются в улыбку. Наверное, я все же не смог скрыть своего изумления. Иначе чем та вызвана? Даная проводит по столу рукой. Накрывает мои пальцы и поясняет:

– Вы не переживайте. Я вообще-то адекватная. А эта история с барсуком совершенно безобидная. Просто однажды мне жутко захотелось курицы, – ее передергивает. - Ну, знаете, у беременных бывают всякие странности в пищевом поведении? Так вот, мне не огурцов соленых хотелось, не селедки с тортом, а самой обычной курицы. Хотелось так, что я в один присест съела целую тушку! Можете себе представить? И так переела, что с тех пор меня тошнит от одного только слова. Вот мы с Нютой и придумали заменять его.

– На барсука?

– Ну, да. Глупо, правда? Я, наверное, совсем вас заболтала.

Черта с два! Во-первых, я рад убедиться, что она не тю-тю. А во-вторых… Это ведь и мой ребенок!

– Нет. Кхе-кхе. Мне интересно узнать, как у вас все протекало. Ведь это мой сын.

– Сын? – брови Данаи взлетают едва ли не до кромки роста волос. Что ж… Выходит, ее красота натуральная. Никакого ботокса.

– Ну, да. А вы что… Вы хотели дочь, да?

Даная судорожно вздыхает и прячет лицо в ладонях.

4. Глава 4

Даная

Сцена не прощает несобранности. Поэтому выходя на неё, я обычно оставляю за кулисами свои мысли, страхи, сомнения. Оставляю всю себя. И перевоплощаюсь. Влезаю в кожу своего персонажа и на время спектакля буквально срастаюсь с ним. Способность к этому и отличает хорошего актера от плохого. В свете софитов фальшь видна даже с последнего ряда. Я не могу себе позволить фальши. И это благо. Потому что у меня появляется, по крайней мере, два часа, чтобы не думать о том, что случилось. Но софиты гаснут, аплодисменты стихают, и я снова остаюсь наедине со своими воспоминаниями.

– Мне интересно узнать, как у вас все протекало. Ведь это мой сын, – прокатывается эхом в ушах. Несколько секунд уходит на то, чтобы дошло. С губ срывается удивленное:

– Сын?

– Ну, да. А вы что… Вы хотели дочь, да?

Да! Я хотела дочь. Маленького белокурого ангела, которого я буду любить. Синеглазого белокурого ангела. Я уже нарисовала ее портрет в голове. Я придумала даже имя. Я решила, что стану для нее самой лучшей мамой на свете. Потому что папы у нас не будет! Я мечтала о том, как мы будем гулять с ней в парке. Как я буду петь ей песенки и качать. Целовать сладкие пяточки и сахарные щечки. Как я буду приводить ее в театр на репетиции, когда она станет постарше. И все будут непременно ей восхищаться.

Отвожу от лица руки. И еще раз очень внимательно на него смотрю. Что, в общем-то, совершенно бессмысленно. Он ничуть не изменился с нашей последней встречи. Разве что щетина немного короче. Он явно побрился с утра. Готовился? Хотел произвести впечатление? Смешно. Зачем ему это? Этот мужчина явно из тех, кто точно знает, чего стоит. Этот мужчина…