Моя ойкумена. Лирика 1979-2009 Владимир Берязев

Иллюстратор Сергей Дыков


© Владимир Берязев, 2018

© Сергей Дыков, иллюстрации, 2018


ISBN 978-5-4490-3280-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Боязнь забыть слово

А кто бы мог подумать, что…

А кто бы мог…

…И разве мог автор этих заметок двенадцать лет назад, на последнем Всесоюзном совещании молодых, уже в качестве руководителя семинара слушая и читая стихи тогда совсем еще молодого новосибирца В. Берязева, представить, в какие формы и в какой масштаб выльется и взрастет его и в те поры несомненный дар? Вот кто в минувшем десятилетии удивил меня сильнее других своих сибирских сотоварищей по перу, пришедших в литературу вслед моему поколению. (Так разве что читинец Михаил Вишняков, ныне ушедший, радостно поражал меня своим взлетом в начале 80-х). В. Берязев за прошедшее после упомянутого совещания время вырос, вызрел не просто в настоящего поэта – что и само по себе было бы прекрасно, – нет, он стал писателем универсального, крупного лироэпического плана, способным соединять свое осмысление нынешнего часа отечества и мира с историко-философским и гражданственным охватом глубин русской и мировой истории, создавать в творчестве небывало новый «архетип» Евразии – с ее нередко страшной, кровавой, и все-таки прежде всего исполненной трудов и созидания, дивной и волшебной судьбой…

Одна из значимых граней этой лироэпики В. Берязева – роман в стихах «Знамя Чингиса». Образ создателя и предводителя монгольского «движущегося» государства стал подлинным открытием поэта-историка: здесь Тэмуджин не схож ни с одним из своих прежних книжных воплощений. Ни с героем романа В. Яна, ни с героем романа Исая Калашникова «Жестокий век», когда-то потрясшего меня и возмутившего официозных наших историков. Если бы последние имели нынче какое-то влияние, они бы автора «Знамени Чингиса» живьем съели. Такого Чингисхана мы еще не знали – о котором можно сказать словами шекспировского героя: «Он человек был в полном смысле слова». И только потому – велик и мудр даже в немыслимой по «европейским цивилизованным» меркам жестокости своей, – пожалуй, лишь два аналога есть ему (т.е. образу, созданному новосибирским поэтом) в ушедшем тысячелетии: Александр Невский и Сталин… Головокружительное произведение: прочитав его, почти физическую боль почувствовал от того, что оно не стало достоянием всероссийского читателя.

…Из чувства суеверия не стану высказывать в этих заметках свои суждения о другой поэтической «расширяющейся вселенной» моего младшего новосибирского товарища – ибо его новый роман в стихах, героями которого стали наши современники-сибиряки, еще продолжает рождаться под пером автора. Замечу лишь одно: для меня несомненно, что, когда эта вещь будет завершена и увидит свет, читателей поразит необыкновенный сплав чувственно-эротической энергетики с высочайшим духовным взлетом любви, сплав, что стал самим «воздухом» произведения – но этот воздух пропитан духом самой почвы, земли сибирской…

Другое скажу более уверенно.…

В феврале минувшего года вместе с настоятелем псковского храма Св. Князя Александра Невского, что вновь стал воинским храмом, с протоиереем о. Олегом три дня довелось мне пробыть в Чечне, прежде всего – среди земляков-десантников, воинов 76-й Черниговской дивизии, что более известна сегодня как Псковская. Среди окормляемых воинским пастырем и моих слушателей были и десантники 6-й роты. Той самой, что через две недели почти полностью погибла, защищая проход через горный перевал… Ни слова до сих пор я не могу написать о них: перо не слушается, слезы гнева и отчаяния душат горло. Вот уж точно: «Большое видится на расстоянии». Когда уже летом прошлого же года выступал в полку перед товарищами погибших, читал не свои стихи – читал фрагменты из присланной мне автором поэмы В. Берязева «Псковский десант»:

Нам сказали «духи»: «Уходите!
Разойдемся тихо, без огня.
В Турцию, а может, на Гаити
Все уедут через два-три дня.
И еще сказали: «Дело худо,
Вы – одни, а против – легион.
Русский царь – не боров, он иуда
И безбожник. Вас не вспомнит он!»
…В узком горле горного прохода
На пути из выжженной Чечни,
Словно кость, торчала наша рота.
Поперхнулись ротою они.
…Капитан кричит: «Товарищ Трошев!
Весь огонь на нашу высоту!
Добивайте их! Всего хороше…»
Взрыв!.. переходящий в пустоту.

…Невозможно передать словами, как слушали выжившие в чеченской бойне десантники эти стихи! Если б только вы могли видеть их лица! – лики 20—25 летних пареньков, обожженные дыханием смерти… Этим ребятам было все равно, кто автор услышанных ими строк. Они спрашивали меня, как будто я их написал (хотя я четко объявил их авторскую принадлежность), – «Откуда ты это узнал? они ведь и взаправду нам обещали и в Турцию нас переправить, и в Штаты, и на Багамы…»

И впрямь, спрашиваю сам себя, откуда Володя Берязев, живущий в дальней дали и от Чечни, и от Пскова, мог такое почувствовать, мог так сказать о подвиге этих десантников, что сравнение их с воинами легендарного эллина Леонида, спасшими родину под Фермопилами, не выглядит литературным приемом.

Ответ лишь один: на это способен лишь талант, боящийся забыть Слово…

Народ свое слово не забывает.

Другое дело – на его устах оно оказывается лишь тогда, когда ему становится совсем невмоготу.

Санислав Золотцев

Могила великого скифа

Исход

Одним Эней, десятым – Моисей,
А мне корнями не найти могилу:
Сухая глина, пепел да песок,
Да глыбы, что титанов задавили…
А, может быть… и так… и поделом.
Да будет снег на вымершие тундры,
Да будет гром и дождь на те поля
И рощи, что пустынны и безвидны
C каких-то пор…
С каких-то смутных пор.
Могилы нет…
Но с ужасом ромеи
Аттилы погребенье поминают.
Тогда-то реку обратили вспять
Враждой обуреваемые гунны
И русло обнажили, и вождя,
Что был бичом вселенной просвященной,
На дно спустили…
Был ли человек?
А христиан, что рыли погребенье,
Прирезали, как жертвенных овец.
И хлынула волна реки безвестной,
И поглотила страшные дела.
Могилы нет…
Покоится вода.
Под толщей лет пороги Борисфена.
Что – Святослав?! хазарский каганат
Развеявший… Доныне иудеи
Проклятья шлют на голову его.
Но нет ни печенегов, ни хазаров.
А мы… мы пьем из черепа отца
Чужую кровь, похожую на правду,
Давно забывши предков имена.
Могилы нет…
Я помню черный день,
Как хоронили воины Темучина
В глухой степи, бесплодной, как такыр,
За десять переходов от стоянки
Уйгурских пастухов и за двенадцать
От белых юрт и алых кошм Орды.
Над телом, что вернулось в лоно Степи,
Три дня текли стада овец и яков,
Потом пошли верблюды Семиречья,
Потом быки Ирана и Китая,
И, наконец, как грохот камнепада,
Помчались табуны коней любимых,
Коней монгольских, скакунов арабских,
Кавказских кобылиц и знаменитых
Угорских иноходцев.
Было так.
От края и до края той пустыни
Земля стенала топотом и ржаньем,
И криками, и воплями животных,
И лишь спустя неделю после тризны
Сквозь траурную мглу пробилось солнце
И на пометом крытую равнину
Осела тихо шелковая пыль.
Могилы нет…
Ищите в чистом поле,
На дне морском,
Средь звёзд на небосклоне.
Нигде, нигде ни знака, ни приметы.
А, может быть?..
Я с ужасом подумал —
И к лучшему, что не было и нету,
Что внук не знает, где зарыли деда:
Ни камня, ни плиты, ни поминанья,
Кресты погнили, холмики пропали,
А часто вовсе не было крестов.
Ну, жили. И прошли. И растворились.
Покуролесили, побушевали,
Но не хотели мертвого величья,
По ветру прах…
По ветру светлый прах.
И вот еще!
И вот еще, постойте:
Ведь нас не все под этим небом любят,
А коль уйдем, не замочив подошвы,
Рассеемся, как сонные созвездья,
И станем миром вновь,
                       тогда, быть может,
Уж не придет никто на место праха,
Чтобы гроба проклясть
                       и поглумиться,
и плюнуть, и покой наш
осквернить.

«Слово о слово. Ладонь о ладонь…»

Слово о слово. Ладонь о ладонь.
Кремень о кремень.
Братья шумят во пиру молодом.
Родина дремлет.
Братья мои! Государи мои!
В чем наша участь?
В том ли, что бьём для других колеи,
Веря и мучась?..
В том ли, что в игры кровавые мы
Яро играем,
Чтобы пройти от сумы и тюрьмы
К русскому раю?
В том ли, что род наш – раздрай и позор?
Мерзости мера?..
Что же ты плачешь над талой лозой,
Враг Агасфера?!
Снег задыхается! Очи во рву,
Как незабудки…
Крест в синеве, и «Варяг» на плаву —
Вечные сутки…
1990

Кентавр

Эй, даурских степей кентавр!
Или – Таврии конный скиф!
Вас несли океаны трав,
Жгли копыт вам лепестки
Солнцелобых ночных костров,
Полпланеты топтали вы —
Так гуляла конская кровь
В скифском вылепе головы,
Так срослись человек и конь
На просторах Дешт-Ы-Кыпчак,
Чтоб небесной тоски огонь
На звериных нести плечах.
О, кентавр, кто тебя родил?
Амазонка ли, что, любя
Конский смех – вороной ли пыл,
Жеребцу отдала себя?!
Чье тавро на твоем бедре?
Не Колхиды ли знак оно?
Знак беды, что кален в костре
За похищенное руно.
Та печать и на мне видна…
Спит княжна и кровав калым,
Канул храм…
Вам не счесть руна,
Рим, Царьград, Иерусалим!
Мы Гераклом побеждены
За безумную к ветру страсть
И за то, что были хмельны
Перед тем, как в могилу пасть.
Мы растоптаны, как помёт
Под копытами битвы той.
Нас герой лишь и помянёт —
Ты кентавром учён, герой!
Помнишь символы той земли,
По которой прошел с мечом?
Вновь олень в золотой дали
Мчит и все ему ни по чём.
Слышишь космоса рык и стон?
За оленем несется барс,
Лапу краха заносит он