– Назарчик, я бы сказала, в чём, но мне кажется, ты не поймёшь.

– Естественно, я не понимаю! Нихрена, б***, не понимаю! Ты же нормальная была, без этих всяких заморочек. А сейчас-то что за идиотская щепетильность? Тебе этот Долматов кто? Никто ведь. Почему тебя волнуют его интересы?

– Его интересы тут абсолютно ни при чём. Просто я не могу этого сделать. Я, может быть, даже и хотела бы, но не могу… не могу.

– Да, б***, почему?!

– Не ори! Потому что это подло.

– Зашибись! А какого хрена… А вчера это было не подло? Ты пообещала. Я тебе поверил. Время упустил, деньги тебе перевёл…

– Деньги я тебе вернула, а вчера – это было необдуманно. А насчёт обещала и поверил – помолчал бы уж. Ты мне тоже кое-что обещал, и я тебе тоже поверила.

– Ой, это-то тут причём, – он раздражённо поморщился. – Или ты что, типа мстишь?

– Делать нечего.

– Ну и нечего тогда собирать всё в кучу. Ты мне вот что скажи. Тебе нужны бабки или нет? Ты же говорила, что там операцию какую-то срочно нужно сделать…

– Я что-нибудь придумаю, ты не беспокойся. У меня есть ещё варианты, после которых не придётся, знаешь ли, мучиться угрызениями совести.

– Это твоё окончательное решение? – хмуро спросил Назаренко.

– Абсолютно.

С минуту он молчал, потом повернулся к Полине и зло бросил:

– Ну и вали отсюда, дура. Чего уставилась? Вали, я сказал, или помочь?

Полина посмотрела на него слегка ошарашенно, но затем усмехнулась и, не говоря ни слова, вышла из машины.

***

Какая-то дикая, безвыходная ситуация – сто раз за сегодняшний день она представила себе, как возьмёт у Назара деньги, как покажет ему фото, и понимала, что после этого возненавидит себя. Но всё равно настроилась пойти до конца.

И вот ведь – не взяла деньги, поступила вроде как честный человек. А на душе гаже некуда.

Выходит, что собственное самомнение для неё оказалось важнее Сашки? Пусть ребёнок болеет, но зато она не будет чувствовать себя подлой предательницей, так получается? Да кто она после этого?

В больницу пришлось ехать на такси, и то едва успела перед самым закрытием. Выслушала претензии сначала от охранницы, потом и от дежурной медсестры.

«Уже без пяти семь. Нельзя, что ли, пораньше прийти? Вот не пущу, будете знать».

Пустить-то пустила, но лицо скроила такое, словно Полина, припозднившись, нанесла ей личное оскорбление.

И, видимо, от того, что всё вдруг навалилось разом: увольнение, жестокость Долматова, стресс, хамство Назаренко – её вдруг точно прорвало. Крепилась, как могла, но губы упрямо кривились и дрожали, и чёртовы слёзы никак не удавалось сдержать. И понимала, что пугает Сашу, что нельзя так, а ничего не могла с собой поделать. Прижимала мокрое лицо к её ладошке и горячо шептала, что просто так сильно соскучилась, вот и плачет. Саша тихонечко лопотала в ответ, что тоже скучает, просилась домой и нежно звала её мамой. И слова её ещё больше рвали сердце и заставляли думать про себя ещё хуже.

«Ничего, – повторяла она в мыслях, – завтра же вплотную примусь за продажу родительской квартиры. Наверняка ведь быстро найдутся покупатели, если продавать её в разы дешевле».

Ночью снова металась: а вдруг упустила шанс? Грызла себя: не захотела запачкаться, а ребёнок теперь страдай. Какая же она после этого мама?

Тягостные мысли прервал звонок. Номер незнакомый, но местный и, к счастью, не городской – значит, не из больницы. Но кто мог так поздно звонить?

Поколебавшись, Полина всё же ответила. Но на том конце молчали.

Она отчётливо слышала чужое дыхание, вдалеке – какие-то возгласы, женский смех, музыку.

Несколько раз она повторила: «Вас не слышно» и нажала отбой. А утром обнаружила, что ночной звонивший буквально забомбил её пустыми эсэмэсками. Ошиблись, наверное, решила она, или баловались.