Но эта теория не выдерживала никакой критики. Если я знал все ответы, то почему не стал первым, а занял почётное второе место, да ещё и пополам с кем-то? Если я способен надоумить Владимира Леонидовича, то зачем мне вообще участвовать в чём-либо, когда я и так имею влияние на начальство?

Но Ромка такие аргументы почему-то отметал. И не без удовольствия наблюдал, как после увольнения его подозрения начали подтверждаться. Правда, я и сам не понимал, как попал из обычных экскурсоводов в Ромкины методические дебри, но это пусть остаётся на совести «гад Морских», как на моей останется то, что я его предложение принял.

Первый ярус Вернисажа[5]с матрёшками и прочим сувенирным хламом остался позади. Мы начали уже подниматься по лестнице на второй – антикварный – ярус, когда Славка обратила внимание на шкуры.

– Вот это да! – Славка наклонилась над оскаленной головой рыси.

Какие-то угрюмые азиаты разложили кипу мехов прямо на ступеньках, оставив для прохожих узкую тропку, ограниченную с другой стороны лотком, ощетинившимся огромным количеством самых разнообразных ножей. Рысья морда, выглядывающая из груды, недобро щерилась на дамасские лезвия.

– Хороший зверь – мрачно сообщил Славке один из узкоглазых коммерсантов. Мне показалось, что она немного поёжилась, как от холода.

– Бери её! – буквально приказал второй, не менее мрачный кочевник.

Славка быстро взглянула сначала на одного, потом на другого – во взгляде было раздражение и что-то еще… такое, что вынудило обоих горе-продавцов потупить глаза и сконфуженно отвернуться.

– Пойдем отсюда, – шепнула мне Славка и, взяв за руку, потащила вперед.

– Здесь продаётся даже дым с костра Джордано Бруно – объявил я, когда мы оказались между двумя рядами деревянных ларьков второго яруса.

– Правда? – Славка недоверчиво покосилась на старинный водолазный шлем, нашедший временный приют между огромным деревенским сундуком и несколькими чеканными восточными подносами.

– Почти, – мы миновали ещё несколько ларьков и оказались передвполне приличной витриной. – Вот смотри, это всё – из балканских гробниц.

Внутри стенда на верхней полке стояли глиняные лампы, украшенные изображениями бородатых лиц. Чуть ниже расположились потемневшие от времени кольца, монеты и неожиданно яркие стеклянные бусы.

– Смотри, прямо как новенькие, – Славка указала на бусины, покрытые абстрактным узором и в самом деле выглядящие так, словно их родина не древний Киев, а соседняя мастерская китайских умельцев.

– Новенькие? – усмехнулся в усы владелец всего этого богатства – здоровенный краснолицый дядька, пытавшийся до этого приладить к серебряной чаше для пунша отвалившуюся ручку.

– Вообще-то, им около тысячи лет…

– Да ты что? – изумилась Славка. – А смотрятся – будто вчера сделали!

– Вообще, это не исключено… – шепнул я. Прямо в её чудесное ушко…

Мы шли мимо ковров и сёдел, наконечников от стрел и косовороток, икон, самоваров, монет, сервизов севрской работы и старинных телефонов, хомутов и подсвечников.

Мне вдруг показалось, что всё это добро – последствия какой-то катастрофы. Чудовищной катастрофы, вроде нашествия степняков или чумы. Когда немногие уцелевшие под градом стрел и в языках пламени распродают те крохи, что удалось вынести из пылающих домов или выкопать из заражённых могил.

Продают, чтобы выжить. Разница только в том, что люди за прилавками мало напоминают жертв стихийного бедствия.

Один средневековый путешественник писал, что в стране хазар женщины бедняков вынуждены продавать в рабство собственных детей… Но к этому их толкнула нужда. Хороши же эти, продающие память отцов и дедов!