О жестокости красных я впервые прочитал в Конармии Бабеля: как один будёновец ставил в ряд пять пленных поляков и одной пулей в висок ближайшему всех убивал. Такое вот развлечение… Белые дрались умением, а красные брали массой и непрерывностью атак, не давая противнику передохнуть. Какой там Суворов с его принципом бить не числом, а уменьем! Белый генерал Туркул не раз писал по этому поводу: красные валят и валят, многочисленные, «как икра»… Это, кстати, как я уже упоминал, так и осталось недоброй традицией советской армии: воевать числом, а не умением: так было в гражданскую, так было в финскую, так было (свидетель – мой отец) и в Великую Отечественную. «Единица – вздор, единица – ноль.» (Маяковский). Несмотря ни на что время показало историческую правоту борьбы Белой армии, но слишком поздно. За три поколения коммунистам в России удалось-таки вывести новый народ – не русский, но советско-русский, до сих пор вполне терпимо относящийся к памятникам Ленина по всей России всё ещё торчащими от Океана до Океана и позорящим Россию перед лицом Господа, народом, некоторые представители которого вновь вытаскивают на свет божий портреты собственного палача Сталина. Этот гнойник в общественном сознании России ещё предстоит окончательно исторгнуть, чтобы выздороветь. Но возвращусь к теме нравственности и войны. И здесь мне кажется более всего уместным закончить тему словами участника почти всех походов белых артиллериста С. Мамонтова. (книга «Походы и кони»). «Когда говорят о нарушении правил войны, мне смешно слушать. Война – самая аморальная вещь, гражданская наипаче. Правило для аморализма? Можно калечить и убивать здоровых, а нельзя прикончить раненного. Где логика? Рыцарские чувства на войне не применимы. Это только пропаганда для дураков.. Преступление и убийство становятся доблестью. Врага берут внезапно, ночью, с тыла, из засады, превосходящим числом. Говорят неправду. Что тут рыцарского?… Мне кажется, что лучше сказать жестокую правду, чем повторять розовую ложь.»

Мама загорала на волшебной коктебельской гальке, закрыв глаза. Я только что выскочив из воды, мокрый и приятно озябший лёг рядом, чувствуя светлый летучий восторг солнечной быстро согревающей щекотки испаряющихся на коже капель. Мама любила лежать так, чтобы набегающие волны касались её стоп и пена доставала до голеней. Справа вторгался в море громадный Кара-Даг с его премудрыми изломами сказочными чудесами, бухтами, за ним в очередь, скалистый пик Сюрю-Кая, круглая зелёная от курчавого леса гора с серый прямоугольной проплешиной на склоне – три горы совершенно разного характера… впереди сияло синее море – бескрайнее как радостное обещание счастья. – А хочешь я тебе расскажу сказку? – неожиданно спросила мама, не открывая глаз. – Я, чтобы её не обидеть нехотя согласился – мне было уже 11 лет и сказок я уже почти не читал – всё больше приключения, фантастику… – Жила была девочка, – начала мама, – ей было столько же лет, сколько тебе. Родители её умерли, дома не было своего и она ночевала в сарае с коробками… И каждую ночь в сарае начинало шуршать, едва она собиралась заснуть – это были крысы, собиралась целая стая и они приближались наступали на неё. Девочке было страшно, и она отгоняла их от себя… Мама неожиданно замолкла. Шумело море, слышался весёлый визг детей. На продолжении сказки я не настаивал, сказка казалась какой-то неинтересной, начало и продолжение её тонули в какой-то серой мгле… А возможно мама просто не успела досочинить сказку, потому и не стала продолжать. Но что-то, видимо, было в её обертоне такое из-за чего эта «сказка» не забылась, а упала на дно памяти навсегда. И смутная догадка-подозрение оставалась: «Это была ты!»