Она улыбается мне и легонько гладит пальцами тыльную сторону моей ладони.

– Не рычи, я же не специально.

Мне кажется, она могла бы поцеловать меня в щеку, она так уже делала. Я могу представить, как к моей щеке прижмутся эти теплые мягкие губы и их фантомное прикосновение останется со мной. Будет гореть на коже еще пару часов, потому что галлюцинации не целуют, а эта нарушает все законы воображения.

Но эта Гелла не имеет ничего общего с той. Она как минимум не смеется в ответ, когда я грублю, что только больше раздражает. Гелла просто сжимает мою руку своей, крошечные пальцы едва ли могут обхватить мою ладонь.

– Простите еще раз, мы пойдем.

МЫ.

Они уходят, и урок с Олей-с-сайта я официально объявляю проваленным.

Я ищу мое проклятие по институту, пытаюсь поймать в коридорах, но, конечно, ничего не получается, и день проходит зря. Она не материализуется в зале, не находит меня спящим, не будит, не целует в щеку. Я что, провинился? Какая жалость, что вины вовсе не ощущаю.

До самого вечера я работаю, сидя в первом ряду кресел концертного зала, закинув ноги на ограждение перед сценой, а потом ухожу, с сожалением глядя на пустую сцену и проигрыватель. Хочу домой. Только не к Соне бы, а в какую-то свою, более живую и душевную берлогу, но пока такой нет.

– Да? – отвечаю на звонок сестры, уже пересекая быстрым шагом двор ее дома.

– Егор, забери меня… пжалста, – просит она нетрезвым голосом и отключается.

Чудесно. Соня напилась. Спустя полчаса я вытаскиваю ее из-под какого-то типа, который пытается перейти на новый уровень отношений прямо в кабинке караоке-бара. Когда она проснется, протрезвеет и все поймет, сделает вид, что ничего не было. Что она не ходила в караоке с незнакомой компанией, что не осталась наедине с кем-то, что не выпила слишком много. Она делает так раз в месяц, иногда два, и мне уже кажется, что Соня ждет, когда из передряги ее спасет отец, наградит фирменной затрещиной и посадит под домашний арест в гараже. У меня стойкое ощущение, что моя сестра, которая ни разу ни с кем не встречалась, насколько я могу судить, и просто люто ненавидит все разговоры про отношения, в душе до сих пор хочет чувствовать себя маленькой девочкой – капризной, влезающей в неприятности и ждущей, когда папа объяснит, как жить, усадив после этого под замок. Потому что в гараже было безопасно, ведь это уже было худшим, что с нами может случиться.

Ее рука, лежащая на колене, разжимается, на пол скатывается телефон. Подцепляю его на светофоре, смотрю на экран. «Кролик и морковка», недосягаемый уровень, которого можно добиться, только если не будешь выпускать телефон из рук пару-тройку, а то и больше лет.

– Веди осторожнее, – бормочет она, прижавшись щекой к стеклу. У Сони состояние пьяной полудремы.

Машина виляет – я объезжаю автобус и едва вписываюсь в поворот. Никогда не любил этот танк, который отец подарил Соне за то, что вышвырнул из окна клетку с ее престарелой шиншиллой ввиду недостаточно качественной уборки поддона. Слишком несуразно большая, черная и мрачная тачка. А Соня за рулем всегда смотрится комично.

– Егор, – тянет Соня.

– Что? Тошнит? Остановить?

– Останови.

Я торможу в кармане перед автобусной остановкой и жду, пока Соня продышит волну тошноты. Блевать на улице она не станет, выдержит, только бы не опозориться. Даже пьяная она не способна упасть в грязь лицом.

Дождь хлещет как из ведра. Люди на остановке жмутся в плащах и джинсовых куртках. Вроде и одеты по погоде, но от ледяного осеннего дождя, нещадно поливающего улицы, это не спасает.

– Готова ехать?