Дока сегодня расстарался. Ведь у нас, его друзей – гости. Для нас освободили самый лучший столик. Пианист опять попал в какую-нибудь переделку. К синяку у него добавился еще и сломанный нос. Рядом с ним, на полу, бокал вина, и он играет что-то психоделическое. Узнается Шопен, но это какой-то неврастеничный Шопен, странный, дикий Шопен, Шопен в Афганистане, на Луне, Шопен, перебравший в Перу айяуаску.

Со стороны мы, наверное, выглядим двумя счастливыми парами. Джиджи сразу сошелся с Леной. У них оказалось огромное количество общих тем. Что странно, никогда ни с ним, ни с ней мы эти темы не поднимали.

Изуми оказалась не только красавицей, но и приятной, остроумной собеседницей. («Это – Изуми. Моя девушка. Я не могу ею надышаться».) Я так и говорю, обращаясь ко всем:

– Со стороны мы, наверное, выглядим двумя счастливыми парами.

– У него удивительный дар – смотреть на все со стороны, – улыбаясь, поясняет Лена, чуть наклонившись к Изуми.

Дока принес поднос с тысячей маленьких зажаренных рыбешек. Подлил всем вина. Не забыл и про пианиста. Зайдя за спину девушек, вопросительно посмотрел на меня, кивнув на затылок Лены. «Она», – тоже кивком подтвердил я. Старик одобрительно подмигнул и ухмыльнулся, давая понять, что одобряет. Дескать, хороша. Видимо, и из его правил бывают исключения.

Джиджи увлеченно рассказывает об одном ночном клубе, куда все приходят в масках. И там еще курятся такие специальные благовония, от которых люди временно теряют разум и стыд. Я помогаю ему объяснить, где это.

– А ты хорошо изучил Барселону, – говорит мне Лена.

– Еще бы, я исходил ее вдоль и поперек в поисках тебя, а еще прочел все путеводители, сидя на горшке.

– А у нас, в Токио, – это уже говорит Изуми, – все городские туалеты прозрачные. Изнутри. А снаружи – тонированные стекла. Такие вот мы. Я потому оттуда и сбежала.

Лена нахмурилась. Пригласила меня прогуляться к морю. И очень вовремя, потому что к столику как раз подошли уличные музыканты. Именно этих я не люблю, потому что знаком с ними. Они – не настоящие. Просто неумелые пьяницы-бродяги, сейчас будут блеять босанову, а потом клянчить деньги.

Мы идем по берегу. Лена – по песку, а я – по лодыжки в воде, неся в руках кеды.

– Что ты от меня хочешь? – спрашивает она.

Я не знаю, что ответить. В таких случаях надо доверять языку. Он вдруг выдает:

– Мне нужно тебя немного долюбить.

Она обогнала меня, зашла в море прямо в босоножках. Встала ко мне лицом, преграждая путь:

– Что ж. Долюбливай.

– Ты мне для этого больше не нужна, Лена.

– Ты такой хороший.

– Знаешь, сейчас ты говоришь мне вот эти слова: «Какой ты хороший», а я слышу – «Пошел на хрен».

– Поцелуй меня. Немедленно.

Это то, о чем я так долго мечтал. О чем скучал. О чем тосковал. О чем рыдал, вспоминая, как летал, когда она была рядом. Муза-Лена ушла, и мне, естественно, сразу стало плохо. Но здесь, в этом городе, я научился дышать без нее.

Я знаю, знаю наверняка: если сейчас это произойдет, то в следующий раз я уже не выкарабкаюсь.

Так что моим ответом было «нет».

Мы молча возвращались точно так же: я – по морю, она – по песку. Лена изменилась. Плохо выглядит. Она осунулась, но не похудела, а усохла. Острее стали черты лица. Такое ощущение, что нос стал больше. Неровно стриженные волосы, свалявшиеся в черные клочки. Что случилось с моей Леной? Ответ пришел незамедлительно. Она достала из сумочки пакетик. Там были кристаллики. Смочив палец слюной, она приклеила несколько штучек к подушечке, а затем облизнула. Повторив эту процедуру еще раз, она протянула палец к моим губам:

– Лизни.