– Куда вы ходили? – спросила я у папы.

Мне вовсе не доставляло удовольствия смотреть, как он лжет; просто хотелось узнать, насколько далеко он зайдет.

– Да в тот маленький итальянский ресторанчик на берегу. – Он говорил так небрежно, что я почти поверила. Папа всегда умел хорошо притворяться. – Что, кормили плохо? – спросил он, глядя, как я пытаюсь соорудить себе сырную тарелку – а точнее, ассорти из остатков всего, что есть в холодильнике.

– Сам знаешь. – Я пожала плечами. – На таких мероприятиях еда на вид лучше, чем на вкус.

Папа согласно буркнул и стащил оливку с моей тарелки. Я думала, теперь он пожелает мне спокойной ночи и уйдет к себе, но вместо этого он уселся на стул напротив меня.

– Знаешь, большинство ребят твоего возраста в такой час жуют пиццу из морозилки, – сказал папа.

– Ты заглядывал в холодильник? Там особо не из чего выбирать.

Наверное, со стороны наша семья казалась обеспеченной, но на деле мы погрязли в долгах. Отчаянно погрязли. Занятые деньги мы тратили на мясные деликатесы и шардоне, а не на хлеб, яйца и молоко; на аренду таунхауса, который с трудом могли обустроить, и на два старых дорогих автомобиля, обслуживание которых нам точно было не по карману. В такие долги влезаешь из страха испортить имидж, от которого никак не можешь отказаться.

Папа улыбнулся и сжал мое плечо.

– Если бы я знал, что ты придешь голодная, принес бы тебе что-нибудь из ресторана.

И хотя мне было известно, что родители туда не ходили, все равно я почти поверила ему – так убедительно он это сказал.

– Ну ладно, – поддержала я игру, – тогда в следующий раз возьмите мне карбонару.

– Спагетти с телятиной гораздо лучше.

– Ты не можешь есть телятину, – не поверила я. – Это неполиткорректно.

– Я больше не политик, и мне не надо быть корректным.

Он схватил последнюю оливку с моей тарелки, подкинул большим пальцем и поймал ртом – один из его самых эффектных трюков на вечеринках. Отец так часто делал, когда хотел меня рассмешить.

– Я сама собиралась ее съесть, – возмутилась я, но не выдержала и улыбнулась.

Папа состроил невинную физиономию и уставился на последний кусочек сыра манчего на тарелке.

– Даже не думай!

Он кивнул на мой телефон:

– Кажется, тебе звонят.

Я оглянулась, и в тот же миг, не дав мне сообразить, что это был отвлекающий маневр, он схватил сыр и, довольно ухмыляясь, отскочил к лестнице.

– Эй! – завопила я.

– Ш-ш-ш! – Папа заговорщически улыбнулся. – Маму разбудишь.

Я кинула в него курагой, но он увернулся, и сухофрукт влетел в стену.

– Тинейджеры со своими телефонами, – хмыкнул он. – Как же вас легко обдурить.

– Иди спать, – сказала я.

– Сама иди.

– Ты должен мне оливку и кусок сыра.

– Телятину.

Меня многие спрашивали, злюсь ли я на папу за то, что он сделал. Они ожидали услышать сложные объяснения со множеством нюансов. Но мой ответ всегда был очень прост: на отца невозможно сердиться.

Понятно, что в следующий раз не будет никакой телятины, но какая разница? В этом-то и заключается дар харизматичных людей. Им хочется верить, даже когда знаешь, что они лгут.

Не забыть Навсегда.

Мое первое воспоминание о Люс Эррера – эти слова, написанные маркером на тыльной стороне ее руки. Их было хорошо видно с моего места несколькими рядами дальше, так же как и облупившийся лак на ее ногтях и серебряный кафф на ухе.

Это был первый день в девятом классе, и среди моих одноклассников уже ходили разговоры о новенькой, которая перешла из частной школы в часе езды от нашей. Якобы ее оттуда выгнали, и никто не знает почему. Ее отец был нашим новым учителем истории.

Помню, как она положила книжку в мягкой обложке на учебник и читала ее, делая вид, будто не замечает, что все на нее смотрят. Как она оглянулась на меня и ни с того ни с сего закатила глаза, услышав, что я рассказываю друзьям о своих летних каникулах. Как в тот момент комната вдруг словно сжалась вокруг меня, а шея и грудь залились краской.