Всемогущий кузен принял Наталью только на следующий день после приезда. Почти сутки она провела в одиночестве. Минкина исчезла и в своем доме больше не появлялась, но гостью обслуживали безукоризненно. Запуганная горничная, которую она увидела впервые в спальне хозяйки, теперь помогала ей одеваться и причесываться, молчаливые слуги подавали Сикорской обед и ужин, и несмотря на то, что она теперь сидела за столом одна, он все так же был накрыт на двенадцать персон. На следующий день, уже перестав надеяться на встречу с Аракчеевым, Наталья направилась в столовую, когда столкнулась в коридоре с хозяйкой дома.

Минкина разительно переменилась. Теперь на ней было скромное темно-лиловое платье мещанки с белым кружевным воротником. Густые волосы, раньше уложенные крутыми локонами, теперь были стянуты в скромный узел и прикрыты кружевным чепчиком. Впрочем, этот наряд шел фаворитке даже больше, чем роскошные платья, которые Наталья видела раньше. Она казалась моложе и стройнее, а лицо, обрамленное белыми кружевами чепчика, волшебным образом утратило одутловатость.

– Пойдем скорее, граф тебя хочет видеть, – сказала она, хватая Наталью за руку. – Я уже за тебя словечко замолвила, теперь соглашайся на все, что он потребует, страсть наш батюшка не любит, чтобы ему перечили или вопросы задавали.

Они поспешили через двор, и Сикорская впервые очутилась в графском дворце. Они проходили комнату за комнатой. Чувствовалось, что дворец построен недавно, стены сияли яркой обивкой, на расписных потолках на фоне голубого неба летали греческие богини и кувыркались амуры, и вся обстановка – тяжелая мебель красного дерева, ковры, гардины, люстры – все было новым и, как поняла Наталья, очень дорогим.

«Вот уж кузену повезло, – с привычной завистью подумала Сикорская, – надо же так – из грязи в князи, сейчас бы двадцать душ на троих братьев делил, ан вовремя наследнику Павлу на глаза попался».

Женщина даже не вспоминала о том, что кузен отрабатывал благоволение императорской семьи собачьей преданностью и напряженной работой, хотя Елизавета Андреевна, беспокоясь за сына, рассказывала ей, как во время войны на Аракчееве лежала тяжелейшая обязанность формировать резервы войск и обеспечивать восьмисоттысячную армию оружием и продовольствием. Тогда Аракчеев спал по два-три часа в сутки, чем сильно подорвал свое здоровье. Но Сикорская не верила тетке: неумная, с ограниченным кругозором, она не могла даже представить того, что ей пыталась втолковать Елизавета Андреевна, и считала, что тетка специально врет, чтобы завистники не сглазили ее сына.

Минкина ввела Наталью в большую комнату, где за огромным столом, как всегда накрытом на двенадцать персон, сидели двое – Аракчеев и бледный мальчик лет десяти с растерянным лицом. Мальчика, которого Минкина с гордостью представила ей как дворянина Михаила Шумского, Наталья уже видела. Ребенок был довольно миловиден, но совершенно не был похож на жгучую брюнетку Настасью, да и на Аракчеева он не походил ни капли. Зато он сильно напоминал свою няньку, которая ходила за мальчиком тенью и смотрела на него полными нежности глазами. Тогда Сикорская поняла фразу, оброненную пьяной Настасьей о том, что если не получается, можно и чужого младенца подложить. Решив в этом опасном вопросе держать язык за зубами, Сикорская промолчала, но свою догадку отложила про запас, вдруг пригодится. Сейчас она прошла вслед за Минкиной к столу. Та низко поклонилась Аракчееву и доложила:

– Вот, батюшка, ваше сиятельство, привела родственницу вашу, она письмо от вашей маменьки привезла.