Конечно, животик становится больше, и я не могу ничего тяжелого больше делать по дому, но все равно малышка часто крутится и пинает меня в бок, поэтому я не даю себе возможности больше скулить. Нельзя мне теперь. Ради нее уж точно нельзя.

— Ты кушай, я еще дам. В этом году уродило знатно. Полный сад этих яблок. Едва собирать успеваю.

— Спасибо… Не думала, что так яблоки люблю.
Я никогда в жизни не ела столько яблок, как сейчас, и это не проходит. Сначала они меня от тошноты спасали, а после… просто нравятся.

— Это ребенок просит. Не отказывай ему, раз уж так хочет. Кушай.

— Угу.

Нагрузив себе еще фруктов, забираюсь на диван, тогда как теть Люба все копошится у чердака.

— Давайте помогу!

— Нет! Сиди уже. Живот вон какой. Не надо.

Теть Люба слезает с лестницы, и я замираю, когда вижу, что в руках она держит кроватку. Маленькую, но увесистую, деревянную.

— Ох, тяжелая, зараза! Вот, смотри, какая вещь. Мой Василий когда-то сделал. Пыльная, но ничего, отмоем, будет как новая, послужит еще!
Поднимаюсь и подхожу к кроватке. Пахнет липой до сих пор, резьбой мелкими цветочками покрыта.

— Какая красивая…

— А то! Мой мастер был на все руки, царство ему небесное. Будет твоя лялька как принцесса спать!

Не могу сдержать улыбку. Уже с нетерпением жду, когда малышку на руки смогу взять. Кажется, большего счастья быть не может.

— И да, после родов ты точно помогать мне больше не сможешь, но не думай, что без дела сидеть будешь. Ты говорила, что на пианино играть умеешь. Так вот, есть у меня пара знакомых, детей обучить надо. Хоть копейка какая будет.

— Теть Люб…

— Не надо, потом благодарить будешь.

Обнимаю эту упрямую, но добродушную женщину, которая за это время стала мне почти родной. Да, она любит побухтеть, но все же… уже так много сделала для меня и малышки.

Сидя вечером за столом, теть Люба внезапно задает вопрос, от которого мое спокойствие рушится как карточный домик:

— Ты прости, что спрашиваю, но, Ань, а что же муж твой? Уж сколько месяцев прошло. Неужто помириться не хочешь? Может, он ищет тебя…

— Нет! Не муж он мне. Мой это ребенок. Только мой.

На это Теть Люба только поджимает губы.

— Тогда хватит реветь по ночам! Я слышу все прекрасно, как ты воешь по мужу своему – или кто он тебе там! О ребенке думай, раз сама выбрала такую судьбу.

***

— А-а-а-а! А-а-ай! – кричу что есть сил, лежа с широко разведенными ногами на кресле. По лбу пот градом катится, все волосы уже мокрые.

— Тужься, давай, родная! Дыши. Еще. Дыши, говорю!

— Не могу… Не могу я уже, больно!

— Всем больно, не выдумывай! Все девки рожают, и ты родишь. Тужься еще, еще, милая!

Боже, я думала, что уже испытала самую страшную боль в мире, но и близко нет. Роды длятся уже шестнадцать часов, и с каждой секундой мне кажется, что вот-вот я просто умру. Не выдержу.

Больно… мамочка, как же больно! Как же жаль, что рожаю я одна. Никого нет рядом из близких, кроме теть Любы, и та на работе осталась сегодня.

Воды отошли внезапно рано утром, и мы едва успели доехать до районной больницы. Только благодаря знакомствам тети Любы и увесистому “авансу” за молчание меня приняли без паспорта под одну только расписку с фальшивым именем.

Все это неважно. Главное – доченька моя. Боже, скорее бы уже взять ее на руки! Обнять и поцеловать. Одного только боюсь… что на Бесаева будет похожа. Что в глазах ее зверя увижу. Нет! Моя она. Только моя.

— Так… Аня, а ну соберись! Ты хорошо раскрылась, я уже головку вижу. Сейчас надо очень хорошо постараться.

Врач кладет руку на живот и начинает медленно надавливать, направляя ребенка.

— А-а-ай!

— Давай еще, еще, говорю! Тужься, милая! Тужься, говорю!