Я успела к самому началу проповеди патера Теодора. Все скамьи уже были заняты достойными жителями Кларана, люд победнее теснился у дверей. Чужих в таком маленьком посёлке видно сразу – я заметила у придела несколько коленопреклонённых фигур в чёрных плащах. Доминиканцы, конечно. Псы господни, как они себя называют. Вот и сюда дошла эта зараза.

Встав у колонны, я опустила глаза. Бедные башмаки, чистое скромное платье из четырёх клиньев, скреплённых шнуровкой, простая, без вышивки, шаль на плечах, вдовий чепец полностью скрывает волосы – само смирение. Придраться определённо не к чему.

Патер Теодор начал с псалма, а затем перешёл к сути сегодняшнего обращения к прихожанам. Он говорил по обыкновению долго, упоминал несчастья, свалившиеся на наш край в последнее время, взывал к смирению и повиновению воли господней. А затем объявил, что всех ждут на площади, поскольку приезд известного разоблачителя ведьм, ученика самого Генрикуса Инститора[1], обязывает к участию абсолютно всех жителей.

Возбуждённо переговариваясь, народ повалил наружу, мимоходом касаясь чаши со святой водой. Руки мелькали над гладью, разбивая отражения лиц, на мгновение сталкивались.

Вот господин Абготт поднёс в горсти воду госпоже Бюрх, та улыбнулась, но чуть заметно покачала головой и коснулась воды в чаше, миновав его ладонь. Приятная полная женщина нравилась многим, но определённо хранила верность господину Бюрху.

Дора, засидевшаяся в девках полоумная сестра Абготта, с хихиканьем брызнула водой на брата. Тот и рад бы не водить её в кирху, да боится, что в его отсутствие она дом спалит. Дора обычно тихая, но если разошлась – только держи. Бормочет что-то, вырывая у себя волосы клочьями. Если её не видно в церкви, все знают: Абготт в очередной раз устал следить за сестрой и, связав её, оставил дома, чтоб не навредила себе и другим.

А вот и Йор тут как тут. Занеся руку над чашей, чуть тронул запястье дочки мясника, а та брезгливо отдёрнула руку. Да, парень давно бы мог найти себе ровню, с оспинами или хромоножку, но всегда метил выше – оттого не имел ничего.

Собравшись в большой круг, растянувшийся по краю площади, толпа оживлённо шепталась в предвкушении развлечения. Посмотрим, чьи планы на день сегодня изменятся…

Я встала подальше от первого ряда, на ступенях кирхи, по левую руку от патера Теодора. Несмотря на искреннюю веру в необходимость истребления всех, кто не готов полностью принадлежать религии, патер был приятным человеком. Во многом из-за него я так надолго задержалась в Кларане.

Насколько безопасно место, всегда удавалось определить по местному патеру. Попав в новое место, я первым делом шла на исповедь. Придумывала мелкие проступки – вроде того, что случайно съела миску мясной похлёбки в постный день, рассказывала всё с притворным раскаянием, а сама следила за патером. По тому, как тот слушал, как смотрел на меня сквозь решётчатую преграду, можно было сразу понять, какова его паства, и стоит ли оставаться здесь надолго.

Патер Теодор понравился мне с первого взгляда. Сдержанный, но спокойный в обращении, он неизбежно вызывал доверие. Доверял ли он мне? Поначалу я так считала. Но в последнее время начала замечать, как он задумчиво задерживает на мне взгляд, ловя какую-то невнятную, постоянно ускользающую мысль.

Сейчас нахмуренные брови патера и сжатые губы не предвещали ничего хорошего. Должно быть, он прекрасно понимал, чем может закончиться приезд разоблачителя в такой маленький посёлок, но препятствовать не мог.

Через толпу протиснулся один из чёрных плащей, и по его движениям сразу стало ясно – идёт тот, ради кого здесь всех собрали. Худоба его бросалась в глаза, видная даже под толстым сукном: лопатки торчали, как у коровы в неурожайный год, сухие, как хворост, руки сжимали висящее на шее увесистое распятие грубой работы. Вытянутое кривое лицо напоминало перекошенный лик грешника с алтаря нашей кирхи, не хватало только языков адского пламени для обрамления. Но пламя, по всей видимости, было вопросом времени.