К моему удивлению, печь под полом действительно была исправна, и вскоре стало теплее.

- Ни монеты сегодня не заработал, - пожаловался музыкант. – Все смотрели только на гистриона. Высокая музыка не в чести. Так что даже угостить тебя нечем.

- Играй, - нетерпеливо потребовала я.

- Вот эту балладу ты наверняка знаешь… - Он тронул струны гитерна костяной палочкой и запел: - Дама к другу не была столь строга на этот раз: слово встретиться дала с ним на днях, в вечерний час…

Изящный слог, недоступный базарным гистрионам. Старая баллада звенела среди руин, связывая бесконечной нитью прошлое и будущее. Сколько поколений родилось и умерло с тех пор, как она впервые зазвучала? Сколько юных сердец стучало быстрее при звуках гитерна, переполняясь надеждами… Быстротечность людской жизни становится ещё заметнее, когда знакомую песню поёт человек, что родился спустя много лет после смерти создателя этой мелодии.

Последние отзвуки затерялись на террасах среди лоз, пробуждая весенние соки. Я вдохнула умолкающую мелодию, как воздух. Дацио снова коснулся струн:

- Я знаю много баллад…

Он пел, пока было видно струны. Ночь дуновение за дуновением пыталась окутать нас прохладой, но древняя печь справлялась, отражая её атаки.

- Что-нибудь ещё на сон грядущий?

- Спой альбу.

- Их давно никто не просит, - с удивлением ответил музыкант. – Всем подавай баллады. Откуда ты вообще про них знаешь?

О, я любила альбы ещё до появления баллад, но промолчала об этом. Диалог без начала и конца, просьбы и мольбы мужчины, перемещающиеся изящными отговорками дамы его сердца. Сейчас так уже не поют. Но Дацио знал альбу, что нравилась мне:

- Я знаю толк в делах утех, грешу и отпускаю грех, так отчего ж тебе не быть со мной?

- Как ты, монах, собой хорош, взгляну – меня бросает в дрожь, но нужен мне на исповедь другой, - подпела я.

- Людской и божеский закон суров насчёт невеpных жен, но грех – колодец оставлять пустым… - продолжал музыкант, и я вспоминала старую альбу строка за строкой.

Бесконечные уговоры и десятки поводов отказать… Альба умолкла, как и началась – на полуслове, полузвуке. Гитерн затих. Дацио потянулся ко мне и коснулся губами руки.

- Чует моё сердце – это самое большее, на что могу рассчитывать в такую прекрасную ночь. Не знаю, почему, но уверен, что ты мне откажешь. Или всё-таки грех колодец оставлять пустым? – он подмигнул.

- Этот колодец слишком давно пересох, - отшутилась я. – В одиночку не справишься.

- Жаль… - Дацио вздохнул. – Всё начиналось чересчур великолепно, чтоб завершиться столь же блистательно.

- Ты прав, - улыбнувшись ему, я укрылась плащом и легла спать на гудящем от дыма нагретом полу.

Да, в какой-то момент мне захотелось получить немного природной силы через это юное тело, но музыка напомнила больше, чем хотелось бы. И тоска об Аррасе стала гуще и горче, словно старое вино. Место, куда возврат заказан навсегда, но которое никогда не забыть. Потому что там была и любовь, и смерть…

_______________________________________

[1] Гистрион – актёр, совмещавший навыки музыканта, акробата, жонглёра и мима.

[2] Гитерн – музыкальный инструмент, предшественник лютни, играли на нём медиатором.

6. Глава 6. Один из них

Тогда мы ещё не опасались чёрных плащей, только появившихся в Аррасе. Согласно правилам ордена, будто голодные псы, они ходили от дома к дому, выпрашивая подаяние. Давали большей частью еду, иногда монеты. У меня всегда был наготове кусок хлеба, чтобы не впускать чужаков в дом, а кинуть в суму с порога и на том распрощаться.

Однажды мы с подругами, разговаривая и смеясь, шли по улице с постоялого двора, где неплохо заработали, заговорив одному торговцу на удачу все короба и тюки, что он вёз через Аррас. В переулке неподалёку нам встретился один из этих голодных псов. Он раскрыл суму, а я кинула ему медную монетку, даже не взглянув в лицо, спрятанное под капюшоном.