Грозные шаги директора клуба из воображаемых стали вполне реальными. Ева вжалась в сидение, услышав сипение рассвирепевшего толстяка, который принимал ее на работу. Он мчался собственноручно сдернуть ее с кресла гостьи и извиниться перед Итаном.

Она уже ощутила на своем запястье его жесткие волосатые пальцы, стискивающие ее руку до боли, но Итан остановил эту гору жирного мяса одним только взглядом черных жестоких глаз.

— Пошел вон, — рыкнул он, к большому удивлению Евы обнажая такие же острые, как у рыжей Лили, клыки. — Эта девушка со мной! Мог бы догадаться и не портить нам настроение. Видишь, ты напугал мою даму, болван!

Толстяк, задыхаясь от быстрого бега и страха, подобострастно согнулся чуть не вчетверо, кланяясь, и отступил. Ева снова осталась наедине с Итаном.

— Сегодня вы — моя гостья, Ева, — небрежно продолжил он, облизнув горячую сладость с губ и проводив недобрым взглядом директора клуба. — Расслабьтесь и не переживайте. Я не хочу, чтобы что-то портило вашу красоту. А страх… он искажает ваши черты. Вы становитесь холодной, жесткой и неприступной, Ева. А дочери Евы хороши не этим, нет.

Ева, завороженная его словами, вдруг обнаруживает, что он переместился и теперь сидит рядом с ней, на подлокотнике кресла, и склонятся к ней так близко, что она чувствует сладкое, как самый желанный яд, дыхание мужчины.

Сладкое и горячее.

В нем все еще полыхает коктейль, пьянящий и невероятно вкусный.

— Дочери Евы, — промурлыкал Итан, словно играя, поправив локоны Евы, лежащие на ее плече. Он откровенно любовался девушкой, беззастенчиво рассматривая ее. — Они должны быть мягкие, теплые, податливые. Они полны солнца и света, так и льнут, а в глазах доверчивость, такая же бескрайняя, как море.

Он склонился, придвинулся еще ближе, и Ева, предчувствуя поцелуй, выставила ладошку, едва успела прикрыть свои губы от его. И поцелуй достался ее пальцам.

— Можно подумать, — выдохнула она, — дочери Лилит хуже?

Итан рассмеялся тихонько. В его черных глазах полыхнул такой дьявольский огонек, что девушка обмерла, на миг ослепленная его красотой.

— Они другие, — пояснил Итан, не уточнив, хуже или лучше. — В их сердцах буря и гроза, во взгляде ночь и беда. Нет, это определенно не то, что мне нужно.

Его губы снова осторожно коснулись теплой ладони Евы, и та ахнула, словно вместе с этим поцелуем в ее сердце ударила молния и пробила ее насквозь. Черные глаза мужчины смотрели в ее глаза, не мигая, и Ева почувствовала, как ее непреодолимо тянет вперед, в руки Итана.

Итан снова поцеловал ее дрожащие пальцы, черные ресницы его дрогнули, он прикрыл глаза, ласкаясь осторожно и нежно, да так, что Ева с трудом подавила в себе порыв. Желание поверить в то, что эти поцелуи не часть игры, а настоящее, неподдельное чувство.

Итан говорил что-то о доверчивости и тепле.

«Не обольщайся, — твердила она себе, а сама не могла оторвать взгляд от мужчины. От его невероятно красивого в ночном свете лица, от бледного высокого лба, от ярких глаз и бровей, от шелковистых черных волос. — Он всего лишь проверяет, а такая ли ты дура, как он об этом думает… доверчивая дочь Евы!»

— Так что вам нужно, Итан, — шепотом повторила она, с трудом сглотнув ставший в горле ком. Всем своим видом она отважно показывала, что не поддастся на чары мужчины, и его, кажется, забавляла ее ершистость.

Итан усмехнулся, снова показав острые клыки, и медленно поднял на девушку ласковый взгляд завораживающих черных глаз.

— Не стану лгать, — с чарующей улыбкой произнес он, глядя на Еву все так же нежно, — ты нужна мне, Ева. Твоя нетронутость. Твоя чистота. Твоя непорочность.