Имике уже ходил в школу. В тот день, как обычно, после уроков я зашла за ним, и мы отправились домой. Я отпустила его руку, потому что на улице Батори практически не было движения и не надо было волноваться, что ребёнок вдруг выбежит на проезжую часть. К тому же Имике уже твёрдо усвоил, что ходить можно только по тротуару, переходить дорогу только по «зебре», а главное – не уходить далеко от мамы. Он всего на несколько метров бежал впереди меня, завернул за угол и… исчез. Я звала, искала, спрашивала прохожих, но Имике нигде не было и никто его не видел. Всё это произошло за несколько минут. Я вернулась в школу. Вместе с учителями мы решили ещё раз осмотреть окрестности школы, прежде чем обратиться в милицию. Но до последнего дело не дошло. На соседней улице в телефонной будке женщина, крепко ухватив Имике за руку, информировала отделение милиции, что она «нашла на улице брошенного душевнобольного ребёнка». Мы попытались объяснить, что ребёнок совсем не брошенный (то, что он не душевнобольной, объяснять было бы бесполезно!), что он был не один, что он мой сын. Да это было видно и по реакции Имике, когда он нас увидел. Но женщина чувствовала себя спасительницей, героиней.

– Как можно отпускать такого ребёнка одного?! – Её голос звенел от возмущения и негодования. – Ведь с ним всё что угодно может случится!

Она упивалась своей «человечностью», своим гражданским самосознанием, и ей даже в голову не могло прийти, что именно она оказалась тем самым «что угодно», тем опасным фактором, который я не смогла предвидеть. Другая опасность в тот момент Имике не угрожала.

Похожий случай произошёл несколькими годами позже. Имике уже самостоятельно гулял в нашем районе, знал домашний адрес, кто его родители, не говоря уж о своих личных данных. Я спокойно отпускала его, так как была уверена, что он никуда не уйдёт, не заблудится, не будет играть на проезжей части. В тот день он вышел покататься на велосипеде, как это было уже много раз. Недалеко от нашего дома (за два небольших квартала) он остановился, по всем правилам «припарковал» велосипед на парковке перед каким-то учреждением, где стояло несколько машин, и стал играть на площадке, посыпанной гравием (замечу, он не бросал камни, не трогал машин). Из окна конторы увидели «странного» ребёнка, сообщили вахтёру. Вахтёр завёл Имике в здание и стал его допрашивать: «Кто такой? Что делал на парковке?» и т. д. Конечно же, ребёнок испугался и не мог ответить на его вопросы. Его посадили на стул и позвонили в районное отделение милиции: «Мы нашли больного ребёнка!»

К тому времени я уже хватилась Имике. Прошло больше часа, как он ушёл из дома. Я вышла посмотреть, где он, и не нашла. На машине мы объехали весь район, но его нигде не было. Мы позвонили в милицию, и нам сообщили, что нашего сына «нашли сердобольные люди».

Я понимаю, что эти «сердобольные люди», как и та женщина на улице Батори, не хотели ничего плохого. Но ведь они же не хватают любого ребёнка, который один идёт по улице, и не тащат его в милицию! Почему внешность ребёнка-дауна, который ведёт себя абсолютно адекватно, пробуждает в них неумолимое желание «помочь»? И чаще всего не тогда, когда он действительно нуждался бы в их помощи…

Будучи в длительных загранкомандировках, мы лишь однажды столкнулись с «дискриминацией по внешним признакам». В Кувейте мы хотели записать Имике в бассейн, потому что знали: регулярные занятия спортом не только укрепляют физически, но и развивают логическое мышление, наблюдательность, улучшают способность концентрироваться, ориентироваться в пространстве и во времени. Администратор бассейна, бросив беглый взгляд на Имике, сразу же отказал нам: