В гостиницах и то больше жизни, чем в этой почти идеальной квартире, которую можно в каталог запихнуть или в унылые объявления: сдаётся внаём элитное жильё.

В общем-то, с большой натяжкой, оно на такое тянуло. Я даже на какое-то время плакать перестала. Если тут всё немного облагородить, придать лоск, правильно подобрать шторы, расставить акценты, всяких милых мелочей докупить, возможно, тут наконец-то появится жизнь.

Нет, во мне не умер дизайнер. Но я всё же девочка, привыкшая к комфорту. И многие считают, что у меня хороший вкус. Да я и сама так думаю, и это не звезда во лбу, а правильная самооценка!

– Нравится? – его низкий, с хорошо читаемой иронией голос всё испортил.

Судя по всему, Орангутан считал, что ему есть чем меня удивить.

– Нет, – крутнулась я на пятках и посмотрела ему в глаза. Серые. Дымчатые такие.

Он приподнял бровь. Тоже так, издевательски.

– Ну, прости, – развёл он ручищами, – что есть. Выбирать не приходится. Впрочем, у тебя всегда есть альтернатива – вернуться домой. Там, полагаю, тебя всё устраивает.

Меня не устраивало, но объяснять ему бесполезно. Да и незачем. Поэтому я промаршировала дальше, оглядела оставшиеся комнаты, выбрала поменьше.

Здесь мне понравилось, хоть комната почти ничем не отличалась от других: тот же ремонт с иголочки, те же потолки и новая мебель. То же отсутствие жилого духа.

Взгляд мой зацепился за кресло, что стояло в эркере. Новое, белое, как облако. Немного смешное, похожее на толстого медведя.

Я залезла в него с ногами и утонула. Прикрыла глаза. Веки жгло от пролитых и ещё не родившихся слёз.

Дурацкая ночь, дурацкое утро, дурацкое начало новой жизни. Всё это попахивало крахом моих радужных надежд.

У меня есть одно очень ценное качество: я не умела долго унывать. Но сейчас, сидя в медвежьем кресле, хотелось бесконечно жалеть себя и плакать.

Я и не заметила, как снова заскулила.

– Ну точная папильонка, – снова обозвал меня странным прозвищем этот неотёсанный мужлан, затаскивая в комнату мои пожитки.

Чемодан смотрелся в комнате, как инопланетный жирный гвоздь. Не вписывался в интерьер и вообще. Вызывал диссонанс.

– Не смей меня так называть! – взвилась я, вскочила на ноги и ткнула пальчиком в мускулистую грудь. Пальчику стало больно. Я взвыла.

– Ну, ты же называешь меня Орангутаном. А я Ваня.

Им можно сваи заколачивать. Всё бесполезно. Вся моя тонкая ранимость разбивалась о скалу его равнодушного спокойствия.

– Потому что ты такой и есть! – толкнула я его. Но можно было не стараться: непоколебимость – его второе имя. Какой там Ваня!

– Рыжий, что ли? – почесал он пробившуюся за ночь щетину.

Тупой, блин!

– Орангутаны – рыжие, – терпеливо начал объяснять он. – И не самые большие из приматов. Что ты так смотришь, будто у меня рога выросли?

А, он пытается блеснуть интеллектом?! Типа, он умный, а я дурочка?

– Орангутан – и точка! – надула я губы, потому что разговор заходил куда-то не туда. Зачем ему что-то доказывать? Всё равно не поймёт.

– Папильонка, – дёрнул он меня за локон.

Издевается, гад.

Когда я ощущаю бессилие, хочется рвать и метать. Буквально. Именно такой я себя в тот момент и ощущала: маленькой, бесправной, не способной изменить обстоятельства.

Я заметалась по комнате, как дикое, загнанное в угол животное. Под руку подвернулась ваза – монумент бездушной безликости этого жилища. Я позволила себе быть неистовой: схватила её и с чувством грохнула на пол. Ваза не подкачала – разлетелась на кучу мелких осколков.

– Ты с ума сошла? – кажется, мне удалось пробить его толстенную шкуру. Он нависал надо мной скалой – большой, высокий, мощный, опасный. – В чём дело? – хищно сверкнули его глаза.