Я пялилась на газету и сидела не шевелясь, ничего не замечая вокруг, вне времени и пространства. Потом пыталась еще раз прочитать статью, а главное – понять: что же произошло?

«Все погибли, вот что, – произнес кто-то насмешливо внутри меня. – Осталась только ты. Странно, что ты жива. – Голос противно хихикнул. – Странно, что именно ты. Не очень весело, правда? Все, кого ты любила, мертвы, сама ты сидишь на скамейке, не знаешь, что делать и стоит ли что-то делать вообще: к примеру, пойти и утопиться?»

– Я сошла с ума, – громко сказала я и повторила: – Конечно, я сошла с ума и все это не взаправду: не может быть Ванька каким-то фрагментом.

Я отложила газету в сторону, встала, сделала несколько шагов и вновь вернулась, забыв, куда и зачем минуту назад собралась идти. Сколько еще времени я провела на этой скамейке, неизвестно, но тут мое внимание привлек мужчина: он, должно быть, уже несколько раз проходил мимо, с любопытством поглядывая в мою сторону. Выглядела я дико, и любопытство прохожего было вполне извинительно, но я вдруг испугалась: вскочила и бросилась бежать. Опомнилась только в универмаге, я стояла возле входа и таращилась на улицу, судорожно сжимая в руках газету, и через пять минут вновь увидела в толпе недавнего любопытного прохожего.

Не берусь утверждать, что это был тот же самый человек, но в то мгновение мне показалось, что он, и я бросилась из универмага сломя голову, натыкаясь в толпе на чьи-то спины и локти, жалобно воя, вызывая недоумение окружающих. Свернула за угол и оттуда стала наблюдать за толпой. Сердце билось в горле, я бессмысленно повторяла: «Он, он» – и пыталась отыскать его в человеческой массе. Через какое-то время смогла успокоиться и даже попыталась рассуждать.

«Мне надо идти в милицию», – подумала я и вскоре в самом деле пошла, тревожно оглядываясь и косясь по сторонам, вокруг были люди, и все почему-то смотрели на меня враждебно. Про милицию я забыла, истерично что-то бормотала и, сама не помню как, вернулась в дачный домик. Рухнула на кровать, закуталась в одеяло, пытаясь согреться, и в конце концов заснула, а может, просто перестала что-либо соображать и чувствовать.

Возврат к реальности был мучительным. Открыв глаза, я сразу же увидела газету с фотографией Ваньки и заплакала, только тогда по-настоящему осознав, что произошло. В домике было холодно, ночью подмораживало, а прогреваться за короткий осенний день домишко не успевал.

Клацая зубами, я прошла к газовой плите и зажгла обе конфорки и духовку, ежась и стараясь поближе придвинуться к огню.

– Не хочу ни о чем думать, – пробормотала я жалобно. – Я хочу спать… – И вернулась в постель. Надо уснуть и спать долго-долго, а когда я проснусь, ничего этого не будет…

Проснулась я от ветра, ночь была темная, страшная, а за окном плакал ребенок.

– Ванечка, – позвала я и подошла к окну, а потом сама себе сказала: – Это ветер…

Приоткрыла дверь и стала смотреть, как, тихо шурша, кружат листья по доскам резного крылечка. От газа в домике стало тепло и света хватало, но болела голова, и соображала я по-прежнему плохо, прислушивалась к шелесту листьев и надеялась услышать голос сына. А услышала чьи-то шаги. Осторожные.

Человек шел по асфальтовой дорожке, разделяющей участки. Внезапно остановился. Я замерла, вся обратившись в слух. Стоял он долго, может, пять минут, а может, и дольше. Потом очень осторожно ступил на тропинку, ведущую к домику. Споткнулся о камень в самом начале тропы: камень этот постоянно вылетал из уготованного ему места, человек об этом не знал, а в темноте разглядеть его не мог. На мгновение он сбился с шага, сделал два торопливых шажка и замер, вероятно тоже прислушиваясь.