– Где она? – спросил он.

– Тут, – ответила я, – у нее кровь идет.

– Ли! – воскликнул мужчина, скорее раздраженно, чем встревоженно, и прошел мимо меня в ее комнату. – Ты что наде… – Но не успел он подойти к окну, как его взгляд упал на секретер, и я увидела, куда он смотрит – на янтарный пузырек. «Не может быть, это не мое лекарство, она не могла его взять», – подумала я, а мужчина схватил пузырек. – Викодин? – устало произнес он. – Где ты его раздобыла?

Ли взглянула на меня и улыбнулась:

– У Джоанны. Она мне дала… – Она улыбнулась еще шире: – Спасибо, Джоанна. Ты такая добрая. – Улыбка превратилась в гримасу. – А вот Дон – настоящий говнюк. Бросай его. Ты для него слишком красивая.

Друг Ли, которого, как я вспомнила, звали Панкадж[11], встряхнул пузырек, открыл его, высыпал таблетки на ладонь и пересчитал.

– Сколько ты приняла? – спросил он.

Ли показала три кровавых пальца.

– Три? Три?

Ли кивнула.

Панкадж посмотрел на меня:

– А сколько всего было таблеток?

Я точно не знала.

– Может, десять? – предположила я. – Я приняла одну. Сегодня утром. У меня травма колена. Я не… – Тут я замолчала, не зная, стоит ли объяснять, что я Ли таблеток не давала.

– Зачем она их приняла? – Панкадж пересчитывал таблетки и как-то странно смотрел на меня.

– Мне от них было плохо, – призналась я. – Даже стошнило. Только и могла, что спать. Даже читать не могла. И снились кошмары.

– А мне было весело, – сказала Ли.

Ее друг покачал красивой головой и вздохнул:

– Скажи спасибо, что она их не продала. – И он повернулся к Ли: – Ладно, поехали в больницу.

Когда они вернулись – Ли с перевязанной белоснежными бинтами рукой, – и сели на кухне пить холодное пиво, Панкадж объяснил, что Ли позвонила ему, голос у нее по телефону был очень странный, и он понял – что-то не так. Одолжил машину и приехал в Бруклин из Принстона, несмотря на снегопад.

– Предчувствие, – объяснил он.

Я кивнула. Дона по-прежнему не было дома.

В пять часов вечера зазвонил телефон, и я, вздрогнув, очнулась от своих мрачных размышлений.

– Эй, привет, как дела? – раздался в трубке низкий голос Дона. – Как работа?

Он произнес последнее слово с усмешкой, как будто я не по-настоящему устроилась на работу, а играла во взрослую работающую девушку. Дон считал настоящей работой работу на стройке, металлозаводе, труд уборщицы. Дон был социалистом.

На первом свидании мы ужинали в итальянском ресторане с огромной коллекцией часов на авеню Эй, который Дон выбрал из-за близости к книжному магазину социалистической направленности, где он работал. В тот раз он как раз закончил смену и сообщил мне об этом сразу, сев напротив.

– Погоди, – спросила я, пока мы ждали наши макароны, – а вы, современные социалисты, неужели верите, что сможете свергнуть федеральное правительство?

Дон покрутил вино в бокале, сделал маленький глоточек и поморщился:

– Нет, то есть да, некоторые верят. Но большинство нет.

– Тогда в чем смысл вашей партии?

Мне правда было интересно. В 1930-е годы моя бабушка баллотировалась в Сенат от социалистической партии, а двоюродного дядю застрелили во время профсоюзных беспорядков у Форвард-билдинг на Бродвее. К отцу явились из ФБР, когда тот записался добровольцем на войну в Корее. Но никто из моих близких не говорил о политике. 1950-е поумерили их пыл[12].

– Чем вы занимаетесь, кроме книготорговли? – спросила я немного погодя.

– Ведем просветительскую деятельность. Рассказываем о классовом обществе. Боремся с материализмом. Сотрудничаем с профсоюзами и помогаем рабочим создавать свои организации. – Потом Дон вдруг взял меня за руку, и его голос, и без того гортанно-низкий, бархатный, стал еще ниже. – Мы предлагаем альтернативу… Альтернативу всему этому. Мы смотрим на мир иначе.