Сначала я не поверила дяде Пир-Будагу, спросила у дедушки, есть ли домовой или нет. Дедушка ответил, что сам его не видел, но говорят, что он живет в каждом доме. А я сказала, что дядя Пир-Будаг сам видел несколько раз домового и наладил с ним дружеские отношения.

Дедушка воскликнул:

– Пир-Будаг врет! Люди, которые общаются с домовыми и чертями, не такие дураки, как он.

…Но ты не бойся, – продолжал дедушка, – домовые хороших детей не трогают.

А бабушка добавила, что люди, которых душит домовой, должны класть под подушку Коран.

Тогда я поняла, почему дедушка всегда держал Коран под головой.

В ту ночь, когда дядя Пир-Будаг пригрозил мне домовым, я долго не могла уснуть, все думала. Раз домовой существует и душит людей, как знать, может, и в самом деле дядя Пир-Будаг общается с ним по ночам, а под утро засыпает так, что его трудно бывает разбудить.

Я осторожно встала со своей постели и пошла к дедушке, помня, что у него под головой был Коран.

– Кто тут? – спросил дедушка, когда я потрогала его.

– Это я, Лейла. Можно я с тобой посплю? А то я боюсь одна.

– Пошла бы легла возле бабушки, – сказал дедушка.

– Я хочу с тобой, – прошептала я, устраиваясь под боком. Однако не сказала, что у бабушки под подушкой нет Корана.

Все жители нашего аула в те годы были суеверными. Много интересных праздников справляли они. Но мне больше других нравился праздник изгнания духов и встречи весны.

Накануне женщины лепили из теста баб с руками, ногами, головами, делая глаза, носы, рты из яиц, орехов, кишмиша, укропа, а потом пекли их.

Мужчины уходили к хутору или в долины, где из особой глины лепили снаряды, утыканные обломками сухих прутиков, потом их несколько дней сушили. Эти глиняные зажигательные снаряды метали с помощью пращи в мнимый вражеский стан.

Предварительно делили аул на две части. Перед тем, как начать обстрел «противников» глиняными горящими снарядами, на площадях зажигали огромные костры из соломы. Женщины, более подверженные проникновению злых духов, начинали прыгать через костры, а мужчины, в основном молодежь, метали горящие снаряды. Если какой-нибудь снаряд попадал на сеновал и возникал пожар, тогда все с медными кувшинами и черепичными ковшами бросались тушить.

Перед уходом на праздника спросила у дедушки, в каком месте обитают духи. Он ответил:

– В душе, – и показал на грудь.

– А что они делают в нашей душе? – снова спросила я.

– Злые духи борются с добрыми.

– А кто побеждает?

– Человек умный и честный своей волей помогает доброму духу подавить злого, приносящего вред.

После этих объяснений, боясь, что я не смогу в достаточной мере помочь доброму духу, сидящему в моей груди, я так усердствовала, изгоняя злого духа прыжками через пылающий костер, что сожгла штаны, платье и обожгла ноги, потому что была босиком.

Босиком у нас тогда ходили все: и взрослые, и дети – не было обуви. На зиму обувь шили сами из войлока или сыромятины, а калоши, привезенные из городов, считались роскошью. И потом, самых крепких башмаков не хватило бы на месяц, если ходить в них по нашим каменистым тропам и улочкам.

Порезать ногу было нечем. Железок нигде не валялось, битого стекла не было. Бутылки не водились – никто не употреблял вино и водку, разве только у какого-нибудь лудильщика могла найтись бутылочка из-под соляной кислоты. Это не то, что на улицах и в парках городов – все усеяно осколками. Видно, одни, напившись, случайно роняют и бьют, а другие, недопив, разбивают пустые бутылки в гневе.

И не только у нас в ауле, но даже в бывшем губернском городке редко встречались пьяные люди. Я помню, в те годы у нас на весь город было два алкоголика. Один – русский – очень приличный человек. Даже помню его фамилию – Писарчук. Второй – наш местный горец – его звали Карабек. Этот совсем опустился, под заборами валялся, весь грязный. Одна женщина, проходившая мимо лежащего без чувств от опьянения Карабека, сказала, поплевав в сторону: