Конь пошел.

Сидеть на неоседланном коне детям очень неудобно, в особенности, если он идет по крутому спуску. Я все время съезжала на шею, и чтобы не перевернуться, крепко ухватилась за гриву и уперлась руками в холку. Так было надежнее.

В долине у самой реки оказалась канава, промытая ливневым потоком. Когда конь перепрыгнул через эту канаву, я полетела в лужу.

Очутившись в воде, не столько от боли, сколько от страха стала кричать, звать на помощь, хотя можно было обойтись и без нее.

На мой протяжный крик прибежал сельчанин Муса, возвращавшийся с охоты. К тому времени я вылезла из лужи и, заливаясь плачем, уселась на берегу реки. Конь, не обращая на меня внимания, стал пить воду, фыркая и мотая головой.

– Что с тобой? Что случилось? – спросил охотник Муса.

– Упала с лошади в лужу, чуть не убилась, – проговорила я сквозь слезы.

– Чем ударилась?

– Задом!

– Ну это ничего, лишь бы не головой, – успокоил охотник Муса.

– Лошадь чья?

– Наша. Ее надо отогнать на пастбище, сняв уздечку.

– Хорошо. Ты посиди, я сейчас, – сказал охотник Муса.

Он повел коня вверх по тропке, на бугре остановился, снял уздечку, стегнул ремешком коня, тот побежал вверх. Охотник Муса вернулся ко мне. Он поднял свое ружье, которое до того положил на камень возле меня.

– Идем! – сказал он, беря меня за руку.

Я встала и, похрамывая, зашагала рядом. Вся одежда на мне была мокрой и липла к телу. Дрожа от холода, я едва успевала за охотником. Войдя со мной в дом, он сказал:

– Вот внучка ваша, она упала с лошади в лужу, а это уздечка.

Видя, что испуганные взоры бабушки и тетушек обращены ко мне, я стала плакать еще громче.

– Как ты очутилась на лошади возле речки? – спросил дедушка, приподнявшись с постели.

– Меня посадил дядя Пир-Будаг, он велел мне напоить коня, снять уздечку и пустить коня на луг.

– Ты ушиблась?

– Да, чуть не убилась, – приврала я.

– Да нет, ничего страшного, она просто села в лужу, – успокоил охотник.

Дедушка поблагодарил Мусу, и он ушел. Бабушка и тетушки стали быстро раздевать меня, чтобы переодеть в сухое. Потом уложили под шубу дедушки, где я и уснула.

В тот вечер дядю Пир-Будага не стали ругать, чтобы не разбудить меня. Утром ему досталось от дедушки.

Однажды к нам приехал гость из соседнего района. Он искал знахаря, который бы мог снять порчу с его малолетнего сына. Их мулла и знахарь не могли ничего сделать, а мальчик бился в припадках.

В нашем ауле таких знахарей не было. Дедушка порекомендовал кунаку сходить в базарный день в окружной центр и поспрашивать у людей.

Гость, уходя, оставил дедушке абрикосы. Дедушка положил их в рукав шубы. Дядя Пир-Будаг и я видели, как дед, дав нам по несколько штук, спрятал остальные в рукав, чтобы потом выдавать мне.

Дядя Пир-Будаг отнял у меня косточки от абрикосов, а потом, показав пальцем на рукав дедушкиной шубы, открыл свой рот, ткнул в него пальцем и сделал умоляющее выражение лица. Это означало, что я должна влезть в рукава шубы и украсть абрикосы.

Я отрицательно покачала головой.

Тогда он оскалил зубы и сделал свирепое выражение лица.

Но я не испугалась. Когда он вышел во двор, я пошла за ним. Дядя Пир-Будаг схватил меня за шиворот, тряханул раза два и спросил:

– Почему не взяла абрикосы?

– Просто не хочу без разрешения брать, – ответила я.

– Хорошо, хорошо, – сказал дядя Пир-Будаг, – как только ляжем спать и погаснет свет, я напущу на тебя домового.

Тогда все верили, что в каждом доме бывают домовые. У нас его называют «сухасулу». Дядя Пир-Будаг говорил, что сам видел его несколько раз и установил с ним дружеские отношения. Он даже показывал, какие пальцы на руках у домового, что он этими кривыми пальцами душит человека и что домовой не ходит, а прикатывается на четвереньках.