Всем, даже молодым членам семьи, было понятно, что мое назначение вносило в семью огромное благополучие. Вместо получаемых ранее 80 копеек в день я стал зарабатывать 2.50–3 рубля в день. Семья буквально ожила. Я стал зарабатывать вдвое больше отца. А свой заработок я отдавал матери, и он не имел того ущерба, какой имел заработок много выпивавшего отца. Мать перестала исполнять тяжелую работу и употребляла все усилия, чтобы ублаготворить меня. Лишь отец виду не показывал, что он тоже рад моему повышению, и продолжал относиться ко мне как к мальчишке, ничего не значащему ученику.

Нет слов, чтобы передать сознание и гордость, что я литейщик. Одно сознание, что я более не ученик, а литейщик, независимый человек, освободившийся от возможности, что тебя могут побить, оттаскать за волосы, в каждом удобном и неудобном случае дать тебе подзатыльник, такой, что голова кругом идет. И тут приходит сознание, что ты сам можешь дать по голове, чтобы тебя слушали, чтобы ученик учился уму-разуму. Такое было убеждение, что без подзатыльников человек ничему не научится.

Алексей Константинович Пискарев. Фотография. 1898 г., март.

Такое радостное состояние я переживал, и было только одно желание – быть во всем похожим на взрослых, во всем им подражать, даже в том, что, ясно сознавал, – не хорошо.

Я стал литейщиком, полноправным членом рабочей семьи. По обычаю того времени, годами освященному и потому ставшим священным, всякий вновь поступающий литейщик должен был поставить всей компании литейщиков несколько ведер водки, чтобы напоить всех и, таким образом, стать принятым в общество литейщиков. В один из обеденных перерывов на мои деньги были приобретены несколько четвертей вина, и все литейщики нашего завода пришли «крестить» меня, как тогда выражались. На канавке тогдашнего Забалканского проспекта, где все могли удобно усесться, в месте, излюбленном для выпивок, собрались человек 80 литейщиков, принесли стаканы и принялись за мое «крещение».

По обычаю, первый стакан должен был выпить виновник торжества, то есть я. Мне налили и поднесли. Один вид стакана с вином вызывал у меня дрожь, а по правилам надо было выпить до дна. Я принял стакан из поднесенных рук – послышались поздравления с производством в литейщики и обещания, что, если мне что-нибудь не удастся, мне все будут помогать. Это меня окрыляло необыкновенно. Чувствуя мою нерешительность при виде стакана, литейщики ободряли, убеждали меня: «Ну, пей смелее, перекрестись и пей сразу». Перекрестился я, закрыв глаза, выпил весь стакан залпом. «Ай, да Лешка, ай, да Ленька, молодец», – понеслось со всех сторон. «Ну, закуси хорошенько, и молодцом будешь». Я закусил колбасой, и вскоре в глазах у меня пошло все кругом. Чтобы не оконфузиться, я, пожелав всем выпивать за мое здоровье, и сказав, что меня ждут дома обедать, пошел домой.

Прихожу – вся семья уже была за столом, ждала меня. Сажусь за стол, говорю матери, что пили мою привальную, что я теперь литейщик. Отец, послушав меня, сразу определил мое состояние. «Да ты пьян», – и, размахнувшись, сильно ударил меня по уху. Этого я не ожидал. Возмутила меня отцовская оплеуха страшно, и я, бросив ложку в чашку, из которой хлебал, выскочив из-за стола, ушел. Мать, было, останавливала меня, а потом, будто догадалась, что ничего путного у меня с отцом не выйдет, и отпустила меня. Я ушел и не возвращался домой недели полторы, пока однажды плачущая мать, встретив меня на улице, не упросила вернуться домой.

В день «крещения» литейщики встретили мое возвращение приветственными возгласами. Вечером после литья я снова очутился в компании с ними. Льстила мне эта компания необыкновенно. Я старался им подражать во всем. Научился пить вино и пиво, и вечера после работы проводил в компании с литейщиками в трактирах и портерных.