Мой брат – супергерой. Рассказ обо мне и Джованни, у которого на одну хромосому больше Джакомо Маццариол

Giacomo Mazzariol

MIO FRATELLO RINCORRE I DINOSAURI

Copyright © Giulio Einaudi Editore, 2016

Published in the Russian language by arrangement with Giulio Einaudi Editore S.p.A


© Издание на русском языке, перевод на русский язык. Издательство «Синдбад», 2018.

* * *

Это будет рассказ о Джованни.


О Джованни, который идет за мороженым.

– В вафельном стаканчике или в бумажном?

– Вафельном!

– Ты же все равно его не ешь.

– И что? Я бумажный тоже не ем.

О Джованни, которому тринадцать. Улыбка у него шире, чем очки. О Джованни, который может стащить у нищего шапку с мелочью и удрать; любит красный цвет и динозавров; идет в кино с подружкой и, вернувшись домой, говорит: «Я женился». О Джованни, в одиночестве танцующем посреди площади под песню уличного музыканта: прохожие, осмелев, один за другим начинают подражать ему (да, Джованни умеет зажечь!). О Джованни, для которого все на свете длится двадцать минут, не больше: если кто-то ездил в отпуск, скажем, на месяц, то для него он отсутствовал двадцать минут. О Джованни, который бывает утомительным и надоедливым и который каждый день приносит сестрам из сада цветок. А когда зима и цветов нет, приносит сухие листья.


Джованни – мой брат. Так что рассказ этот и обо мне тоже. Мне девятнадцать. Зовут меня Джакомо.

Благая весть

Прежде всего нужно рассказать про парковку, потому что именно там все и началось. На безлюдной – как это часто бывает вечером в воскресенье – парковке. Не помню точно, откуда мы ехали (вероятно, от бабушки), но помню свои ощущения: приятная истома, полный живот. Папа с мамой сидели впереди, мы с Аличе и Кьярой сзади. Солнце подсвечивало верхушки деревьев, и я смотрел в окно. По крайней мере, пытался: наш бордовый «пассат», весь в грязных следах от ботинок и в пятнах от мороженого и сока, без устали перевозивший сумки, коляски и миллионы пакетов с продуктами, настолько зарос грязью, что выражение «смотреть в окно» было к нему попросту неприменимо. Так что мир за пределами «пассата» приходилось воображать. Видеть сладкие грезы, какие видишь обычно с утра перед самым пробуждением. И мне это жутко нравилось.

Мне было пять. Кьяре – семь. Аличе – два.

В общем, повторюсь, ехали мы вроде бы от бабушки, и ничто, как говорится, не предвещало. То есть по всем признакам воскресный вечер должен был закончиться как обычно: ванная, валяние на диване, мультики. И вдруг папа, заложив крутейший вираж, точно гонщик в кино, влетел на парковку какого-то предприятия, мимо которого мы как раз проезжали. Мы переехали «лежачего полицейского» и подпрыгнули. Мама, вцепившись в ручку двери, покосилась на папу. Сейчас она ему скажет, подумал я, что-нибудь вроде: «С ума сошел, Давиде?» Но вместо этого она, улыбнувшись, пробормотала:

– Можно было и до дома подождать…

Папа не отреагировал.

– Что такое? – спросила Кьяра.

– Что такое? – спросил я.

– Что такое? – читалось в глазах Аличе.

Мама как-то загадочно фыркнула и не ответила. Папа тоже молчал.

Мы начали кружить по парковке, словно бы в поисках свободного места, хотя мест там этих было… ну, положим, две тысячи пятьсот. На всю парковку – один-единственный древний фургон, в самой глубине, под деревьями. С двумя котами на капоте. Папа ездил и ездил, пока наконец не определился с местом – очевидно, в нем было нечто особенное, поскольку папа вдруг резко затормозил и аккуратно припарковался ровно посередине между линиями разметки. Потом заглушил двигатель и открыл окно. В салон просочилась тишина, полная тайн и пропитанная запахами влажной земли. Один кот на фургоне приоткрыл глаз, зевнул и взял нас под наблюдение.

– Почему мы встали? – спросила Кьяра и, с отвращением оглядевшись, прибавила: – Почему здесь?

– Машина сломалась? – спросил я.

В глазах Аличе читался вопрос.

Родители вздохнули и обменялись взглядом, расшифровать который я не смог. В пространстве между ними струилась загадочная энергия. Поток искрящихся конфетти.

Кьяра – глаза у нее стали словно блюдца – подалась вперед:

– Вы чего молчите?

Проследив за приземлившейся на дорогу вороной, папа отстегнул ремень и повернулся к нам. Руль впился ему в бок. Мама со слегка недовольным видом сделала то же. У меня перехватило дыхание; я глядел, не понимая, и начинал уже потихоньку волноваться. Что за фокусы?

– Давай ты, Катя, – сказал папа.

Мама открыла рот, но оттуда не вылетело ни звука. Папа ободряюще кивнул.

Она вздохнула. И вот, наконец:

– Двое на двое.

Тут папа впился в меня глазами, как бы говоря: «Видал? Мы это сделали»!

Я переводил взгляд с него на маму и обратно. Что за чушь они несут?

Мама положила руку на живот. Папа, подавшись вперед, накрыл ее руку своей. Вдруг Кьяра ахнула, прижав ладонь ко рту, и пискнула:

– Не может быть!!!

– Что? – не понял я; недосказанность пугала все сильнее. – Что не может быть?

– Мы беременны! – крикнула Кьяра, вскидывая вверх кулаки, так что чуть крышу не пробила.

– Ну, строго говоря, – поправил папа, – беременна здесь только мама.

Я наморщил нос. Мы беременны? Что за чертовщина… Затем тьму прорезал луч света; что-то накатывалось на меня, точно несущийся с горы скейтборд, поднимая тучи пыли и листьев и подпрыгивая на камнях, и вот… Она сказала, двое на двое. Двое на двое. Беременна. Ребенок. Брат. Два мальчика. Две девочки. Двое на двое.

– Двое на двое? – закричал я. – Двое на двое! – Открыв дверь, я выпрыгнул из машины и бросился на колени, потрясая поднятыми вверх кулаками, словно только что отправил мяч в сетку ворот ударом через себя. Затем вскочил на ноги и, крутанувшись на месте, помчался как сумасшедший вокруг машины к папе и бросился обнимать его через окно; однако роста мне явно не хватало, так что я сумел лишь дернуть его за ухо, причем очень сильно, и даже испугался на секунду, что ему больно. Потом я вернулся в машину и закрыл дверь. От радости трудно было дышать.

– У меня будет младший брат? – заговорил я прерывистым голосом. – Правда? Когда он родится как его зовут где он будет спать запишем его на баскетбол?

Меня никто не слушал. Кьяра, навалившись на рычаг коробки передач, обнимала маму. Аличе хлопала в ладоши. Папа самозабвенно исполнял что-то вроде танца плеч. Машина буквально искрилась: воткни в нее вилку – и можно всю планету осветить.

– Эй! Это правда мальчик? – прокричал я, чтобы обратить на себя внимание.

– Правда, – кивнул папа.

– Точно?

– Точно.

Кьяра выглядела счастливой, это факт. И Аличе, конечно, тоже. Однако до моего уровня счастья им всем было далеко. Начиналась новая эпоха. Устанавливался новый мировой порядок. Мы с папой больше не в меньшинстве! Величайший переворот в истории. Трое мужчин, три женщины. Справедливость. Даешь честные выборы программы по телику! Долой бесконечные походы по магазинам! Конец позорным капитуляциям в спорах о том, что будем есть и куда поедем отдыхать!

– Мы в машине не поместимся, – заявил я. – Нужно новую купить.

Кьяра округлила глаза:

– Так вот почему мы в новый дом переезжаем!

То-то родители недавно начали ремонтировать какой-то дом! Теперь все встало на свои места.

– Хочу голубую машину, – сказал я.

– А я – красную, – отозвалась Кьяра.

– Голубую!

– Красную!

В глазах Аличе читалось восклицание; она хоть ничего и не понимала, но, заразившись всеобщей эйфорией, хлопала в ладоши. Солнце было словно желток яйца всмятку. С фургона спрыгнул кот; с деревьев сорвалась стая птиц и принялась чертить в небе гигантские фигуры.

* * *

Я первый поставил вопрос на повестку дня, пока мама сушила мне волосы феном:

– И как мы его назовем?

– Петронио, – крикнул папа из гостиной, хрустя орешками.

– Маурилио, – отозвался я. Почему-то это имя всегда меня смешило; я решил, что если брат окажется неприятным типом (что вполне возможно, поскольку нельзя же заранее заказывать коэффициент приятности для братьев), то с таким именем хотя бы обращаться к нему будет весело.

– Чего тут долго думать, – встряла Кьяра. – Назовем Пьетро, если будет мальчик, и Анджела, если девочка.

– Кьяра… – кротко вздохнул я.

– Что?

– Сказали же, что это мальчик!

Она лишь фыркнула. Выдала такую глупость – и хоть бы что.

Значит, я угадал: женщины не очень-то довольны надвигающимся равенством. И возможно, еще надеются переиграть матч в свою пользу.

– Значит, Пьетро, – подытожила Кьяра.

Но имя никому не нравилось. Так же как Марчелло, Фабрицио и Альберто. В качестве альтернативы Маурилио я предложил Ремо, но этот вариант тоже завалили. Перебрали имена всех дедушек и дядюшек – безрезультатно. Дальних родственников – с тем же успехом. Актеров, певцов – без толку. Вопрос остался открытым. Для меня подобрать правильное имя было крайне важно: брат все-таки! Кроме того, имя должно сочетаться с фамилией, а у нас в области Венето Маццариолом зовут такого гнома, одетого во все красное и в красном колпаке, который строит всякие каверзы тем, кто обижает природу. Это герой старинных сказок, раньше зимними вечерами их рассказывали детишкам старики.

Со всем своим детским пылом я верил, что, разумеется, не только имя характеризует человека; нет-нет, существует еще целая куча вещей, влияющих на то, кто ты есть и кем станешь в будущем. Например, игрушки. И потому на другой день, распираемый воодушевлением и страстно желая быть полезным, я попросил папу сходить со мной за подарком брату: в качестве приветствия я решил купить ему плюшевую игрушку. Возражений не последовало, а мама, кажется, даже рада была на время от меня избавиться (с тех пор как я узнал новость, рот у меня не закрывался ни на секунду). И вот мы пришли в мое любимое место – старомодный магазин игрушек, который притягивал меня тем, что, в отличие от других старомодных магазинов, благоухал новизной.