Уродливая, животная сторона моей натуры хотела нагнуть ее над барной стойкой, звонко шлепнуть по заднице и потребовать объяснений, какого черта она делала. А затем я бы задрал это обтягивающее, грешное, крошечное платье и жестко трахнул Поклонскую прямо на глазах у ретировавшегося подонка, осмелившегося подумать, что он мог касаться ее, заявлять о своих правах на эту женщину самым примитивным способом.

Взглянув на лицо Лолиты, я снова увидел знакомое отрешенное выражение. В ее красивых глазах появился блеск, словно она вот-вот собиралась заплакать.

Проклятье!

Моя ревность и похоть рухнули в одно мгновение.

Женские слезы являлись именно тем, в чем я принимал безуспешно проигрышное положение.

Я не умел утешать.

Я не умел поддерживать, когда во мне кто-то нуждался.

Я отдаю приказы, управляю делами, принимаю трудные решения. Я справедливый слушатель с твердой рукой. Я не растрачиваюсь на сопли и даю грубые советы, если они уместны. Я в полной синхронности со своей работой.

Однако ощущаю себя фальшивкой, когда кто-то рядом со мной испытывает боль.

Кто стал бы утешаться таким человеком, как я?

Да и ко всему прочему, Лолита бы не стала плакать в мою жилетку, если бы мы остались единственными людьми на планете.

— Я вызову такси, — сухо выразился я.

Поклонская лишь кивнула.

Я не мог сказать ей ничего, кроме этих пресловутых слов о такси. Я мог только прятаться за ширмой должностного статуса, сохраняя отчужденность и чопорность. Роль добродушного самаритянина не сочеталась с моим именем от слова Совсем.

— Я не такой уж хороший парень, — хотел сказать Лолите, когда она взяла меня за руку, чтобы я помог ей подняться со стула. — Я же мерзавец, помнишь? Холодный трудоголик, придурок, который всегда отчитывает тебя за малейшие проступки. Не так давно я угрожал тебе увольнением. И я до сих пор мечусь в смертельной ловушке сознания, думая о том, каково это: чувствовать твои стройные ноги, обхватившие меня, пока мы занимаемся сексом у стены паба.

— Это не какой-то бескорыстный акт доброты, — рвалось с кончика языка, когда я посадил Поклонскую в машину такси. На этот раз мой властный голос возобладал над нестабильным состоянием Лолиты. — Дело не в том, что я рвался помешать тебе совершить опрометчивый поступок, о котором ты завтра непременно пожалеешь. Не только в этом. Я руководствуюсь эгоизмом. Я не прощу себе, если позволю другому мужчине прикасаться к тебе. Я бы разнес к чертям собачьим весь бар, чтобы оградить тебя от чужих рук. Потому что ты моя, Лолита.

Я вышел из «Гадкого койота», как только Лолита уехала.

Я отправился домой, не особо желая этого. Но что еще мне оставалось делать? Вернуться в офис и погрузиться в работу… В прошлом это неизменно срабатывало.

Ровно до тех пор, пока в моей жизни не появилась Поклонская.

Она повсюду.

Черт возьми. Если бы сегодня я не встретил ее в баре, то продолжал бы думать об этой роскошной, неприступной женщине. Она была у меня в голове, под кожей.

Я испытывал вину и злость, расхаживая по своей квартире, потрескивая от сдерживаемой энергии. Только что проклинал судьбу за то, что эта стерва подкинула в мое существование темноволосую бестию, а в следующую секунду был уверен, что Лолита Поклонская — лучшее, что со мной когда-либо случалось.

Я хотел ее до ломоты в теле, до неистовой лихорадки, до пожара в венах. Я ненавидел то, что мне приходилось наслаждаться лишь ничтожной толикой ее присутствия. Сладким голосом на другом конце провода; шелестом прохладного эротического шелка ее трусиков в моих руках; дразнящим проблеском ее тела, на которое я смотрел через снимки, но никогда не касался.