Я стою, все еще шальная, безумная, красная, с распухшими губами и залитым слезами лицом. 
Темирхан придерживает меня за плечо, аккуратно, чтоб не упала, а второй ладонью приподнимает за подбородок, смотрит своими невозможными горячими глазами, на дне зрачков затухает безумное марево. В котором мы чуть было не утонули. 
Сейчас на его место выходит забота и… досада? 

- Не плачь, козочка, - хрипит он своим низким, грубым голосом, затем утешительно стирает слезы с моих щек, - я виноват, напугал… Прости. 

Я не хочу, чтоб он просил прощения за то,  что я сделала! Это я! Все я! Он просто… Поддержал… 
Мне становится невероятно стыдно за произошедшее. 
Весь боевой настрой куда-то пропадает, и остро ощущается сама дикость ситуации. 

Я сошла с ума. Определенно. Может, в самом деле стоило к врачу? Может,  Гарик ударил сильнее, чем мне показалось сначала? 
Иначе с чего бы мне так себя вести?
С чего бы мне набрасываться на человека, которого второй раз в жизни вижу? Позволять ему себя трогать, тискать. Целовать. 
Он все еще стоит, не отпуская мой подбородок и жадно изучает зареванное лицо. 
Наверно, я сейчас на редкость ужасно выгляжу… Наверно, глаза красные, и нос красный… И щеки… И вообще… 
Стыдно. Так стыдно! 

Веду подбородком, пытаясь высвободиться, но он не позволяет. Удерживает силой, кажется, даже не замечая этого. 
И смотрит на меня. Взгляд его тяжелеет опять, рука на моем плече не помогает стоять ровно, а… Принуждает. 

И в глазах… Что-то страшное. Такое… Мрачное. Он – совсем не добрый человек, не пушистый мишка, каким я могла бы его принять в самом начале, когда спаслась от домогательств Гарика. 
Нет, теперь я вижу, что Темирхан – совсем не прост. И то,  что сейчас здесь происходило, и,  возможно, еще произойдет… Я не смогу контролировать. 
Как изначально не могла, хотя думала, что это все – моя инициатива. 
Но нет. 
Я здесь ничем не управляю. 
Все в его власти. 

Губы болят, хочется прикоснуться к ним, хочется облизнуть, но  я этого не делаю, конечно. 
Просто смотрю, завороженная, в  черные зрачки, падаю в их обволакивающее безумие… Опять тянусь, против воли, к нему… 

И в этот момент он моргает, окидывает взглядом мое лицо, рассматривает свою руку на плече, затем торопливо отпускает подбородок и отступает на полшага. Тоже торопливо. 

- Прости, я не… Черт… - он раздосадовано проводит пятерней по короткому ершику волос, - я вообще что-то… Прости. Иди в дом скорее. 

Я медлю, пытаясь придумать, как сказать ему «спасибо», прикладываю руку к груди, с удивлением понимаю, что рубашка на мне расстегнута до белья. И белье это видно. И ему тоже видно. 
Когда это случилось? Когда он успел? 
Изумленно и стыдливо сжимаю полы рубашки, ощущаю, что лифчик висит только на плечевых лямках, сзади расстегнут… Поднимаю  взгляд  на своего спасителя  и опять натыкаюсь на безумие в черных зрачках. 

Темирхан рассматривает мои пальцы, судорожно сжимающие рубашку на груди, скользит взглядом по горлу, где, наверняка, уже расцвели следы его поцелуев, затем – на измученные им же губы. 
Сглатывает. 

- Иди в дом, Майя. Сейчас. – Голос его глухо скрежещет, словно Темирхан перебарывает себя, заставляет говорить то, что совсем не хочется. Я все-таки опять пытаюсь поблагодарить, но он неожиданно выдает длинное витиеватое ругательство и уже рычит, без всякой осторожности, - иди, я сказал! И дверь запри! Быстро! 

Последнее приказание уже таким низким рыком отдает,  что по коже стремительно бегут мурашки, и я послушно бегу мимо него, словно зверь, затаившегося в темноте, и торопливо запираю дверь, хотя никто в деревне этого никогда не делал.