Наталья уверовала, что если лишится своего нового друга – одиночества, то умрет. Когда она была одна и уходила в себя, никто не мог потревожить ее в сладкой дреме, теплом, продолжительном полусне. Она грелась в волнах мечтаний, которые были спокойны, как море в мягкую погоду. И, стараясь все выбросить из души и забыть, постоянно бродила по берегу своих теплых грез… Люди становились ей непонятны, неинтересны. «То они пугают, устрашая друг друга, то смеются ни с того, ни с сего. А то перестают хитрить и играть в дружбу, оскаливаются. И вот уже в их руках видны следы крови, красной, липкой… Это отметины их любви» – с горечью думала она.

После очередных скандалов, ей становилось очень плохо. Дурнота тянула внутренности, подходила к сердцу. Несчастная закрывала глаза, ни о чем не хотела помнить. Без кровинки в лице возвращалась домой…

Сегодня утром вновь крики, шум. Пьяный муж решил проучить свою непокорную жену. Изловчившись, Наталья вырвалась из его рук, на лету схватила осеннее пальто, длинный теплый вязаный шарф и выскочила на улицу. Свекровь никогда не заступалась за нее, только за детей. Она бежала вперед, не понимая: зачем, куда?

Легкая дымка тумана молочной кисеей стелилась по городу. Шумели трамваи, автобусы, дети пестрой толпой собирали опавшие разноцветные листья для гербария. И те полыхали у них в руках прощальным пожаром.

Казалось, не выспавшееся небо серело, затянутое гарью автобусов и скучало над неугомонным муравейником из людей. Кто-то кому-то улыбался, кто-то насвистывал вальс, кто-то грустил. Но ничто не трогало несчастную. Она почти мгновенно пересекла город и очутилась в запущенном саду. Наталье казалось, что ее сердце давно выскочило из груди и потерялось среди сплошной круговерти и неурядиц. В душе царила пустота. Даже боли, и той уже не было. Только одна мысль – терпеть она такое не будет.

Наталья несколько успокоилась, внимательно осмотрела деревья, выбирая покрепче, с толстыми прочными сучьями. И со словами:

– Хватит, довольно, конец! Господи, прости меня грешную, но я больше не могу!… – стала судорожно стаскивать с себя шарф и крепить за ствол дерева. И только она встала на пенек, чтоб вставить голову в петлю, как появился милый, добрый старичок с седыми волосами и небольшой бородкой. В глазах его светились неземная любовь и доброта. От него веяло сладкой благостью, спокойствием, тишиной, лаской.

Он подошел, отстранил шарф, погладил по голове, как делала в детстве мама, потом, обняв за плечи, столкнул с пенька и произнес тепло и задушевно:

– Ну что ты, голубка, надумала? Уйдем-ка скорее отсюда, уйдем!…

– Уйдем… – машинально, повторила Наталья.

– Милая моя, ты ведь детям нужна…

– Правда?

– Ну конечно!… На-ка шарф, закрой шейку-то, холодно уже. Простыть можно. Идем, идем, идем…

И вместе со спасителем она вышла из сада.

Вдруг услышала душераздирающий крик младшего сынишки:

– Мама, мама, ну, мамочка! Где же ты?

Наталья метнулась навстречу рвущемуся к ней ребенку. Он подбежал, протянул ручки. И она, в самозабвенной радости, обняла его, подняла на руки. «О, какой маленький еще, какой беззащитный! Дрожит от холода. На головке даже шапочки нет, пальтишко расстегнуто, в одних носочках, без ботиночек… Воробушек, крошка, выпавшая из гнезда… Нет, она не оставит его одного на этом свете…» Зарывшись губами в его волосенки и распахнув свое пальто, укрыла ребенка, прижимая поближе к сердцу. Внезапное тепло разлилось по ее телу. Сердце заколотилось, возвращая к жизни…

Прошло некоторое время, она успокоилась и решила съездить в Ростов к младшей сестре. Когда она вошла в родной дом, где не была столько долгих лет, радости сестры не было предела. Расцеловались, расплакались от счастья, прошли в комнату. Наталья огляделась, впитывая с детства знакомые запахи. Здесь она когда-то жила с родителями и сестрой. Тогда она была спокойна, невинна, полна надежд и ожиданий… Вдруг ее взгляд упал на иконостас.