Меня он совсем озадачил, так как я не знала такого слова "подарок." Через минуту он положил мне на колени коробку. Я окончательно растерялась. Я не знала, что мне с ней делать. Тут бабушка пришла мне на помощь: "Она ещё спит наполовину. Давай её положим в кровать. Пусть досыпает." Меня уложили в постель, и я тут же уснула.

Утром я бросилась искать папу. Мне хотелось его рассмотреть, поговорить с ним. Но его нигде не было. В растерянности я спросила бабушку: "А где папа?" Она ответила: "Папа ещё рано утром уехал к маме. А его подарок лежит на столе в коробке. Пойди посмотри."

Я подбежала к столу, нетерпеливо раскрыла коробку и… онемела от восхищения: в коробке лежала… кукла!!! Кукла! Я бережно, словно боясь, что она может рассыпаться, вытащила её из коробки. Посадила её на стол, сама села на стул, подперла щёки руками и стала рассматривать это долгожданное чудо.

– Машенька, – имя пришло без всяких размышлений. – Как долго я тебя ждала. Очень долго. И, наконец, ты меня нашла, ты пришла ко мне. Какая же ты красивая! Глазки синие синие, брови и реснички черненькие. Какой хорошенький маленький носик! А губки и щёчки розовые. Волосики жёлтые, заплетены в косички с красными ленточками. А ручки! Как настоящие, все пальчики и даже ноготочки на них. А ножки! Беленькие носочки, красненькие туфельки. А платьице беленькое и по нему, как нарисованные чёрным карандашом мелкие цветочки.

– Ты моя, Машенька! Я тебя буду очень любить. Я сошью тебе много красивых платьев. Я устрою тебе кроватку с матрасиком, подушкой, одеяльцем. Я никогда не буду тебя обижать. Я никогда не буду тебя бить. Ведь это так больно. Скажи, Машенька, почему меня бьют? Это неправда, что я плохая девочка. Я хорошая, я послушная, но я маленькая ещё и не всегда знаю, как надо поступать. Мне можно же просто объяснить. Я бы поняла. А меня сразу начинают бить.

Мой голос задрожал, и на глаза навернулись слезы. Я никому не могла сказать об этой своей беде. Ведь именно мама довольно часто прибегала к этому "методу" воспитания. Она сама мне потом рассказывала. Она меня била, я не кричала, не плакала, не просила прощения, не убегала, я просто вздрагивала при каждом ударе. Сейчас мне странно, что мама, медицинский работник, не понимала, что я была в шоке. Ведь мама мне не объясняла, за что меня била.

Тётка меня била, хотя не имела на это никакого права, просто по-садистски: держала одной рукой мою руку, а скакалка бегала у меня по спине, причиняя неимоверную боль. При этом она шипела:

– Вот попробуй только пикни, разбудишь ребёнка или пожалуешься кому-нибудь, совсем убью.

И я молчала, только корчилась от боли и ждала, когда же кончится это истязание. Потом сидела на сундуке, с обожженной побоями спиной и думала: За что? Разве нельзя было просто сказать?

Сейчас, умудренная жизненным опытом, я понимаю, что молодые и очень красивые женщины, ожидавшие мужей с фронта, вечно боявшиеся за их жизнь, были раздражены тем, что война отнимала у них молодость и счастье. Ведь моя мама ждала моего отца целых семь лет, с девятнадцати до двадцати шести лет. Самые лучшие годы жизни. За все эти семь лет они встречались только два раза, когда мама жила на Русском острове: один раз она навестила отца, когда он был на срочной службе в армии. Вторая встреча произошла, когда ему дали увольнительную на несколько дней, чтобы он смог увидеть свою новорожденную дочку. Это произошло за два месяца до начала войны. А потом эвакуация и долгие, долгие годы ожидания. И когда война с немцами закончилась, началась война с японцами. И это было для неё настоящей пыткой. Поэтому она срывалась на мне из-за мелочей – разбитая нечаянно чашка, разлитое молоко или просто крутилась под ногами. Потом она плакала, осыпала меня поцелуями, но я ничего не понимала, ни побоев, ни поцелуев. Мама была мне чужой. У меня никогда не возникало желание обнять её, поцеловать. Когда она не была со мной, я по ней не скучала.