Но мама всё-таки проявляла какую-то осторожность в наказании меня. А вот тётя действовала по принципу – чужого ребенка не жалко. Я не помню, чтобы она била своих детей.

Бабушка меня не обижала. Её одну мне всегда хотелось обнять и поцеловать. И однажды я это сделала. Но она грубо оттолкнула меня и сказала:

– Отстань! Не люблю я этих нежностей.

Я была обескуражена, растерянна, обижена и окончательно почувствовала себя одинокой и никому не нужной. Моя невостребованная и не истраченная нежность вся обратилась на куклу, которая казалась мне живым существом.

Я готова уже была разрыдаться, когда вдруг за окном послышался смех, крики, топот маленьких ножек, это пришли ко мне подружки. Мои слёзы мигом высохли. Осторожно взяла я в руки мою Машеньку, прижала её груди и направилась к выходу. Ни одна мать не обнимала своё дитя с большей нежностью и трепетом, чем делала это я.

Малышка, как же мне жаль тебя! Ведь никогда не вплести тебе ярких ленточек в косички своей Машеньки, никогда не сошьешь ты ей ни одного платьица. Никогда-никогда не положишь ты её рядом с собой в свою кроватку, когда будешь ложиться спать. Но ты всего этого пока не знаешь и идёшь радостная и счастливая, испытывая блаженство от прикосновения к твоей груди прохладного личика твоей Машеньки, её крошечных ручек и ножек, её животика. Идёшь, полная самых светлых надежд, до краев наполненная святым чувством любви. За что же, кроха, тебе такое коварное и такое безжалостное испытание?! Сколько же длилось твоё счастье, девочка? Десять, пятнадцать минут, не больше…

Медленно, осторожно спускаешься ты по лестнице со второго этажа. И вот ты уже на улице и подходишь к своим подружкам.

Они увидели меня и окружили.

– Ой, кукла, – воскликнула одна. – Дай мне!

– Нет. Дай мне, – сказала другая.

– Я первая попросила.

– Я тоже хочу, – подхватила третья.

Шесть рук почти одновременно потянулись к моей Машеньке и вырвали из моих рук. И вот девочки уже сплелись в какой-то копошащийся клубок, который кружился, словно смерч, вокруг своей оси. Мелькали руки и слышались крики:

– Отдай мне, что ты в неё вцепилась?!

– Не отдам, пустите. Она моя. Я её хочу подержать!

– Уйди! Ты уже долго её держала.

Я бегала вокруг этого клубка с тревогой и даже со страхом за мою Машеньку. Но ничего не могла сделать. Проникнуть внутрь этого клубка было невозможно. Мне даже заглянуть внутрь не удавалось. Моя тревога всё росла, а крики и драка всё продолжались. И вдруг клубок распался на три части и девчонки бросились вон со двора. Меня удивило с какой скоростью они мчались, словно разрезали воздух низко опущенными головами, а пятки сверкали выше их голов. Такого я ещё не видела. А где же Маша?

Я обернулась, и крик ужаса вырвался из груди. Машенька, моя Машенька, валялась растерзанная на земле. Головка, ручки, ножки беспомощно висели на каких-то верёвках. Волосы на голове болтались почти полностью оторванные, платье разорвано в клочья. Слезы брызнули из моих глаз, они лились потоком, я ничего не видела сквозь них, словно с головой окунулась в речку. Я подняла на руки то, что осталось от моей Машеньки и, спотыкаясь, пошла домой. Хорошо, что сегодня бабушка была дома. Я знала, что она не станет обвинять меня в том, что это я сама растерзала мою куклу, как это сделала бы моя тётя. Бабушка всё поймёт и, может быть, чем-то мне поможет.

Бабушка, увидев меня, испуганно спросила:

– Что с тобой?

Я протянула ей мою Машеньку и, не переставая рыдать, попыталась объяснить ей, что произошло:

– Девчонки вырвали её из моих рук и начали вырывать её друг у друга. Они ругались, кричали, колотили друг друга, а потом убежали.