Ибо не одной лишь исторической точности ради добивался Уайлдер стилевых соответствий. Подобно тому, как Цицерон искал утраченное Римом величие в давних, греческих образцах, современный писатель тоже обращается к прошлому, погружаясь на всю глубину веков, чтобы найти истину и красоту. Они заключались для него даже в самом звучании слов и речений.

И все-таки в этом романе, не изменяя прошлому, Уайлдер более напряженно, чем в любом другом своем произведении, даже и приближенном к нам по времени, размышлял о дне сегодняшнем. Нет, он не исследовал социально-исторические корни фашистской диктатуры, как не исследовал он и природу новой – «холодной» – войны. Такого рода категориями Уайлдер вообще не оперировал. Но он ясно видел, что одна катастрофа произошла, а другая – возможна (слишком тонка грань между «холодной» и «горячей» войнами), поскольку в мире царит обывательское равнодушие, молчание совести. Такого быть не должно, в историческом развитии общества посторонних нет – вот главная мысль писателя.

Ею освещена изнутри фигура Цезаря, это единственный (зато главный) образ книги, создавая который писатель, кажется, не чувствовал себя связанным историей. До некоторой степени задача автора в данном случае облегчалась тем, что накопившаяся за столетия гигантская цезариана предлагает совершенно разные толкования личности героя. Но облегчалась на самом деле только отчасти, ибо автор «Мартовских ид» не вступает в спор и не поддерживает ни одну из существующих научных концепций. Его Цезарь просто находится в стороне от них. Реформам диктатора, государственным актам Уайлдер уделяет минимальное внимание, а Цезарь-полководец не представлен у него вовсе. Герой «Мартовских ид», хоть и признается в нелюбви к философии, по преимуществу и оказывается философом, размышляющим о таких предметах, как свобода и необходимость, предопределенность и ответственность, поэзия и любовь, религия и духовная независимость. Однако это философ, так сказать, прагматического склада: его меньше волнует природа вещей, больше – их непосредственное, человеческое, актуальное содержание.

Цезарь рассуждает о религиозных обрядах и суевериях, но лишь в связи с интересами текущего дня: «Вера в знамения отнимает у людей духовную энергию. Она вселяет в наших римлян… смутное чувство уверенности там, где уверенности быть не должно, и в то же время навязчивый страх, который не порождает поступков и не пробуждает изобретательности, а парализует волю. Она снимает с них непременную обязанность мало-помалу создавать свое римское государство».

Он толкует о поэзии, но опять-таки не с позиций знатока и ценителя, но применительно к ее воздействию на жизнь людей. «Когда стихи сложены державной рукой, тут уж они не мучат, а, клянусь Геркулесом, словно бы возвышают. Шаг вдвое шире и рост вдвое выше».

Вот это главное для героя «Мартовских ид». Размышления его всегда пронизаны одной решающей мыслью – мыслью об ответственности человека за собственную судьбу и ход истории в целом. Особенный драматизм этой идее придает то, что Цезарь постоянно примеряет ее к себе, к своим действиям. Правда, примеряет, только когда остается один – все-таки диктатор! – ведь письма к другу, Луцию Мамилию Туррину, где и высказываются наиболее сокровенные взгляды, – это, по существу, дневник, разговор с самим собой. Сложность своего положения Цезарь осознает вполне – существует роль государственного мужа, и приходится быть верным этой роли, поскольку исполняется она перед миллионами зрителей. «Как трудно, дорогой Луций, не стать таким, каким тебя видят другие. Раба держат в двойном рабстве – и его цепи, и взгляды окружающих, твердящие ему: ты – раб».