Мне лет пять. Зимний вечер. Горячая печка, свеча на столе. Глаза слепит. В круге света – бабушкины руки. Звенят ее серьги. Мамы нет. Тогда мне не говорят, что мы не люди. Вернее, не совсем люди.

Я спрашиваю:

– А мама куда ушла? К папе?

Бабуля гладит меня по голове и что-то неразборчиво отвечает. А потом мы вместе с ней стоим перед витриной в Историческом музее. Это уже тысяча девятьсот семидесятые, по-моему. Выставляют археологические находки. Среди них такие же серьги, как у бабушки. Только они старые, сильно изъедены временем. Ядвига Карловна говорит:

– Смотри, Геля, это работа твоего дедушки.

У Ба огромные серебряные кольца с подвесками сохранились прекрасно. Она их надевает в двух случаях: «радость-то какая» и «дела хуже некуда».

Пока тело отдыхает, сознание плавает в картинах прошлого. Калейдоскоп видений выбирает Совет. Всегда есть какая-то цель, но понять ее трудно.

Зима. Я катаюсь на коньках. Подружки хихикают и строят глазки молодым людям. Длинная юбка изредка приподнимается, и мои ноги вызывают интерес проезжающих мимо одиноких кавалеров.

Неожиданно слышу, как мама зовет меня:

– Илона, Илона! Да подожди же!

Она катается с подругой Варварой и смутно знакомым господином лет тридцати. Подъезжаю ближе и понимаю: это наш преподаватель физиологии.

– Илона, позволь представить Сергея Петровича Астахова, брата Варвары. Сергей Петрович, это моя сестра Илона Игоревна.

Хм, сестра, как же! Но об этом мы молчим.

– Здравствуйте, профессор.

У него приятный голос, я замечаю это еще на лекции. Он произносит:

– Сударыня, рад с вами познакомиться.

Потом мы чинно кружимся, не касаясь друг друга руками. Сейчас этот каток на Петровке, по-моему, тоже заливают зимой. А может быть, я ошибаюсь. Корты в конце тысяча девятьсот семидесятых помню, а лед нет.

Нас переносит в майский вечер. Мы гуляем по Тверскому бульвару. Сергей Петрович – умный, чуткий, тонкий собеседник. Астахов обожает новых поэтов. В этот раз он читает «Городские сказки» Саши Черного. Профессор мастерски изображает влюбленного филолога:

«Влюбился жестоко и сразу

В глаза ее, губы и уши,

Цедил за фразою фразу,

Томился, как рыба на суше».

Он резко прекращает декламацию, берет меня за руку и говорит:

– Илона Игоревна, вы же понимаете, что так больше не может продолжаться.

Молча жду ненужного признания. Ничего не поделать.

– Я запомнил вас с той самой первой лекции. Вы внимательно слушали. Я ждал, нет, я надеялся, что вы подойдете. К моему огромному сожалению, вы бесследно исчезли.

Действительно, после катка в феврале хожу на занятия к другим преподавателям. Всем хорош Астахов, кроме одного. Я его уважаю, ценю, радуюсь встречам, но не люблю. Сергей Петрович продолжает говорить, объясняет что-то.

Внимательно разглядываю профессора. Еще одна жертва Эффекта. Ох уж этот злополучный феномен. Теперь его называют эмоционально-временным континуумом.

Бьет током, Совет резко возвращает к происходящему во сне.

Он заканчивает словами:

– Илона Игоревна, могу ли я надеяться?

Отмолчаться не получится.

– Сергей Петрович, не хочу длить пытку. Я вас не люблю и не полюблю никогда.

В его глазах боль.

– Вы мой лучший друг. Возможно, сегодня вы единственный близкий человек, кроме мамы и сестры.

Эффект – нешуточное и часто смертельное испытание для человека. Необходим близкий контакт. Обычно прикасаюсь к руке несчастного. Как назло, на нем перчатки. Стягиваю свои и прикладываю ладонь к его щеке.

Чувства Астахова напоминают перепутанный ком разноцветных ниток. Отделяю болезненно-красные волокна, аккуратно вытягиваю и сматываю, дома их сожгу.

С Сергеем Петровичем у нас останутся добрые дружеские отношения. Вскоре он забудет о придуманной любви и пойдет по своему пути. Профессор с женой и маленьким сыном в двадцать втором эмигрирует в Штаты. Я потеряю его, и в шестидесятых с большим опозданием дойдет весть о его смерти.