, вернее, нет, кульминацией она имела в виду, после которой все вокруг стало видеться уже не в солнечных бликах, но в мрачном сиянии луны. Рухнул ее прежний мир – резко и непредсказуемо, как обрушился некогда московский Трансвааль-парк – а ветер эстакадных машин куда-то унес обломки былой жизни, и Таню словно подменили, она все еще в душе, конечно, надеялась на своего особого бога и даже участвовала в снятом на реке обращении к нему, но уже, пожалуй, не столь рьяно (хотя об этом было лучше умолчать!). Она злилась на всех – за бездействие и беспомощность – но под особый огонь, конечно, попала Лобня.

Доселе она бы не нашла ни единой причины задумываться над Богом забытым подмосковным городишкой, каких в России тысячи, послевоенный, застроенный сплошь хрущевками да новостройками, которые компания «ПИК» шлепала там ежеквартально будто печатью по бумаге; Таню в этом городе интересовали лишь рынок, «Spar», «Вкус Вилл» да зоомагазин «Четыре лапы» – она забыла купить Малышу еду: черт-черт-черт – остального она не замечала, впопыхах бегущая по своим делам… Но теперь было совсем другое дело, теперь она видела все: покрытую плевками площадь (верней, площадку), бесчисленное количество заведений общепита, от коих за километр разило прогорклым маслом, кинотеатр, транслировавший фильмы по своему усмотрению (но зато с открытыми пожарными дверями, а это, как теперь оказалось, сила!), убогие дешевые высотки, создающие ложное впечатление, будто Лобня – не провинциальный городок, а мегаполис азиатской страны третьего мира, и бесконечные пробки, что, как змеи, извились на узеньких улочках города, не выдерживавшего натиска урбанизации. Эстакада эта, что нежеланной соседкой напрашивалась к Тане, призвана была встать на защиту свободы лобненских дорог, при этом бомбой ударив по Луговой, в то время как знатная четырехполосная магистраль, которая обещала красной дорожкой развернуться в наполовину вырубленном лесу, объявится платной, и таким образом выгодно будет всем, кроме Луговой – ее жителей в расчет не брали.

Таня наивно пыталась заручиться поддержкой знакомых лобненцев, но столкнулась с такими узколобым эгоизмом и звериной озлобленностью («Да вас давно снести пора: четыре дома на окраине»), с таким отсутствием хоть жалкого подобия солидарности, что капитулировала без боя, скандалисткой она не была никогда, да что там – ругаться не умела даже на самом простейшем уровне, она лишь лихорадочно тряслась с красными от давления глазами, а слова упрямо не хотели идти из уст – будто само нутро ее не желало пасть столь низко – и выходили лишь одни междометия в духе Акакия Акакиевича. И с тех пор, когда Таня без всякого желания на поезде или в автобусе въезжала в постылую Лобню, она всегда чуть слышно напевала:

Впрочем, что там Лобня, подобный город невезения был в России на каждом шагу. А с другой стороны, ей-то что до того, да пусть эти города-неудачники хоть на каждом квадратном метре расплодятся (а вероятность этого была 99,9%), ей ровным счетом все равно, о ее проблеме кто думает – что же ей по чужим печалям томиться? Времена такие нынче настали – каждый сам за себя. Впрочем, в обществе хамоватых властолюбов, может, это было и к лучшему.

Сразу после Депо вдруг неожиданно началась проверка билетов. Таня резко протянула свою смятую бумажку, смерив контролера критическим взглядом. Сосунок. Не смог найти работенку получше. Отвернувшись к окну, она вдруг услышала: