Березы, дубы и заметные проплешины с правой стороны, сквозь которые виднелось поле… Скоро все это будет обкатано, объезжено, высотки разрастутся – дай им только волю – как грибы после дождя, жалкие клетушки которых будут охотно заселены сотнями тысяч россиян, стекающихся в Новую Москву в поисках лучшей доли, а за ними потянутся и безвкусные торговые центры, в которых днем, дабы скоротать время, уныло слонялись выходцы из Таджикистана. Но до этого еще годок-другой, а пока выбегай и лети себе продуваемый ветром, Рома, Саша, Петя, да зовись ты, как душе угодно, ни аллее, ни полю, ни Богу – никому это не важно.

Мальчишкой он любил назначать свидания матушке-природе, она была его самой вожделенной красоткой. Летом, часов в восемь вечера, когда уже медленно начинало садиться солнце и потихоньку спадал дневной зной, он прибегал на смотровое поле (Побегу по мягкой стежке // На приволь зеленых лех), ложился на траву: голова на стоге сена, ноги согнуты в коленях, одна висит на другой – и любовался цветами заката – оранжевый, красный, фиолетовый – провожая очередной день своей жизни, и казалось ему, будто время, часы, годы, старость – все это создано человеком, не природой, и, раз никто не видел времени, значит, его, возможно, и нет, и лежи он здесь хоть целую вечность, никогда не повзрослеет.

Женя прибыл на Савеловский вокзал раньше времени и вынужден был ждать на платформе номер 9 и ¾ (шутка!) вместе с остальными ранними, пока подадут поезд. Он неприязненно покосился на девушку справа – серая футболка была неаккуратно заправлена в расклешенную мятую белую юбку, спортивные туфли надеты на босые ноги – зачем она встала так близко к нему, неужто ей было места мало? Высматривая поезд, она то и дело отвлекалась на телефон, постоянно проверяя его, а затем с улыбкой вдруг принимаясь что-то строчить. Чему она улыбается? Будто кто-то стоящий мог заинтересоваться такой неряхой. Стоп. Женя осекся, он же вроде пообещал себе больше не судить людей, хотя сама мысль о том, что он должен думать, что думает, казалась ему просто абсурдной. Он был несвободен даже в собственном сознании – бесталанный актер театра абсурда.

Еще совсем недавно, утром, он, сидя в своем литфондовском кабинете, любовался летним обликом любимого города – Москва вся расцвела и надушилась сиренью, в городе уже летал пух, в воздухе веяло интригующими балетно-оперными июньскими премьерами, Жене, который был зачарован магией своей драгоценной малой родины, хотелось танцевать – а теперь же он мечтал только об одном – поскорее вернуться домой.

Досадный инцидент, от которого до сих веяло полным неудовлетворением от сегодняшнего дня, случился уже под конец его утренней смены, когда опоздавшая пациентка, которую он уже и не чаял увидеть, вдруг застала его добродушно хохочущим над «Муллинером».

– К вам можно? – Женя вмиг отметил, как хороша была эта маленькая просунувшаяся в дверной проем головка, и, с любопытством изучая появившийся силуэт, отложил книгу.

– Да-да, присаживайтесь, вот сюда. Хорошо.

Женя неловко улыбнулся сидящей напротив девочке, получив в ответ какую-то вымученную улыбку. Проблемная… ох уже ему эти проблемные!

– Вижу, беспокоит вас что-то.

– Да! – без колебаний заявила она.

– Что именно? – Женя сменил тон на докторски-фальшивый, которому не под силу было скрыть обычное человеческое любопытство. У него уже целую вечность не было «интересных» пациентов.

– У меня… ну как бы вам сказать, в общем, у меня страхи.

– Ммм, – Женя впечатывал в компьютер «страхи», чувствуя себя глупым шутом, ибо он так и не приноровился к этой – пропади она пропадом – электронной карте. – Страхи какого рода?