Как собаку.

Важный сановник аж взвился в воздух. И совершенно непонятно было – то ли от мощи дикого пинка, то ли от не виданного доселе смертельного оскорбления.

Он яростно поворотил к обидчику вытянувшееся лицо с перекошенной рожей, что была белее его рубахи.

А Денис, во весь рот улыбаясь, развел в стороны руки и нагло встретил убийственный взгляд вельможи своими бесшабашно голубыми смеющимися глазами. В которых читалась залихватски безнадежная мысль: «Ну, и что теперь тебе осталось делать? Давай! Убивай!» Стражники после секундного замешательства бросились к нему, но он и не думал обращать на них внимания. Нагло и беззастенчиво продолжая пялиться на воеводу, пока его не сгребли, не сбили с ног и не принялись пинать кто во что горазд. На миг даже показалось, что план удался, – в какой-то момент Денис перестал чувствовать собственное тело, сознание будто выскользнуло из него и поплыло, паря в воздухе легко и свободно. В тот самый, лучший, настоящий мир.

Но ощущение это продлилось недолго.

Путь в прекрасное далеко прервался резко и сурово. Кто-то цепкой клешней схватил его за горло и дернул обратно, вынимая из долгожданного пути к невесомым небесным сферам и прекрасным радугам. А затем принялся трясти – требовательно и жестко.

Все осталось на своих местах. Деревянный терем, два высоких резных крыльца, толпа хмурых рож вокруг, вытаращенные глаза босоногой няньки, которую кто-то уже поднял с земли, прищуренные – польского хряка и, прямо перед носом, отливающий льдистой сталью взор воеводы.

– Ваша милость, – опасливо проговорил Гловач. Похоже, всерьез опасался, как бы местный царек от неосторожно оброненного слова не вцепился точно так же и в его горло, – этот лазутчик может быть полезен…

– Знаешь, что может быть полезно сейчас Смоленску?! – Взгляд воеводы неотрывно продолжал жечь ледяной злобой глаза Дениса. – Чтобы наконец под его стенами объявилось посполито рушення! Чтобы у меня было огненного боя вдвое больше того, что имею сегодня. Людей – втрое! Каков пушечный наряд московского князя? Они только начинают пристреливаться, а у меня уже половина города полыхает и задыхается от дыма. Тела закапывать не успеваем, а раненых девать некуда. Что же тогда будет завтра? Ад? То я и сам ведаю! Так что же такого может сказать мне этот мятый приблуда, чего бы я сам не знал?

Он наконец поворотил лицо к Гловачу. Шумно выдохнул, вероятно, приходя в себя и начиная сожалеть о вспышке гнева. Если уж главный в осажденном городе человек поддается панике, то чего тогда спрашивать с остальных?

– Пленника твоего – на кол. Не хватало еще мне от безродных собак срам иметь. Все слыхали? – обернулся он к своим головорезам. – Готовьте для него трон. Такой, чтобы подольше на нем корчился.

В подземелье пахло сырой землей, затхлостью, кровью и щемящей безнадежностью. Прелая солома шуршала и воняла при каждом движении. Неверный свет, падающий через ничтожное оконце под самым потолком, и днем-то наверняка бы очень несмело рассеивал темень. Теперь же в нем тускло серели сумерки. Мгла окутывала каждый уголок беспросветной темницы и мыслей. Попробуй отмахнись от мыслей о самой страшной казни из всех, которые только были когда-то придуманы человеком.

– Зачем ты это сделал?

Она забилась в дальний угол, превратившись в зябкий силуэт на фоне затопившего подвал серого мрака. Пока их тащили сюда, не проронила ни слова. Даже не лягнула и не укусила никого из стражников, когда освобождали от пут. А потому от звука ее голоса он невольно вздрогнул – никак не ожидал его услышать.

– Не собирался я никому выдавать твою княжну, – наконец нарушил он тягостное молчание, нависшее над ними гораздо более тяжким саваном, чем ночная мгла. – Я вообще оказался здесь случайно. Может, тот, второй, с кем я попал сюда, и задумывал что-то такое, не знаю. Во всяком случае, я о том не имел ни малейшего понятия.