Никита, не придавая этой теме особого внимания, словно разговор был не о нем, скромно продолжал трапезничать.

– Небось, было за что? – уточнил Щепотев, продолжая удивляться кузнецом.

– Было, – жуя, ответил Никита. – Пущай девок чужих не лапает.

– Никак твоя попалась? – любопытствовал сержант.

– То была невеста моя, – буркнул себе под нос Никита.

– А-а… невеста?.. Похвально! – одобрил сержант. – А дружков его пошто?

– Так уж вышло… – пожал плечами Жарый. – Но пальцем я никого не трогал.

– Да уж… (И – гвардейцам:) Повезло же вам, братцы, что кузнец вас столом дубовым не подмял. Чай, синяками не отделались бы.

– Да ладно, – застыдился Никита.

Одноглазый Кузьма пристальнее пригляделся к бывшим однополчанам, заметив неладное.

– Братцы, а чего энто у вас? – поинтересовался он, кивая на их лица. – Чего было-то?

Гвардейцы заерзали на месте, подкашливая, и, переглядываясь друг с другом, стали стыдливо воротить свои морды да прятать глаза.

– С кузнецом вашим знакомились, – иронично ответил сержант.

– Энто как? – не совсем понял Кузьма.

– Молча, – пояснил ближайший из гвардейцев, потирая ссадину на переносице.

Кузьма толстым указательным пальцем сперва указал на него, затем поочередно обвел взглядом остальных – у каждого гвардейца были свежие синяки да ссадины, – после чего, не сдержавшись, вдруг разразился диким хохотом. Преображенцы поначалу не поняли, что так развеселило их бывшего однополчанина. Но после, приглядевшись друг к другу, они также рассмеялись. Никита же, глядя на гвардейцев, почувствовал себя неловко.

– Ну что, братцы, делать-то будем… с нашим новоявленным другом? – успокоившись от смеха, спросил Щепотев.

– Привольские в гневе, – пояснил Кузьма, вернувшись в серьезный настрой. – Супротив Никиты они замышляют что-то недоброе, ежели Ульяна – та, о коей сказывал он, – не пойдет замуж за Матвея… А ежели и пойдет, все одно изведут Никиту. А Матвей – человек гнусный да упрямый. Я видел его глаза… Он боится его, – кивнул в сторону кузнеца, – оттого и не отступится.

– Замуж за Матвея?.. Иж, чего удумали… – негодовал Жарый. – Не бывать сему.

– Может, барича того в рекруты, господин сержант? – предложили гвардейцы. – Холеная жизнь-то и кончится.

– Не-а. Барин откупится, с десяток других за сынка отдаст, но его ни-ни, – уверенно ответил Кузьма. – Слыхивал я, с малолетства отпрыска своего шибко ублажает старик… (Перевел тяжелый взгляд на Жарого, помялся.) Никита… Лешка-то твой… у них нынче.

– Что?.. – кузнец скривил гневную гримасу. – Как у них?

– Давеча по указанию барина я сам его привез в усадьбу. Держат они его у себя в подклети.

Никита нахмурился и, уперевшись кулаками в стол, молча привстал. Его лицо от злобы задрожало, а рука с растопыренными пальцами потянулась в сторону Кузьмы. Тот заметил это. Он смотрел Никите прямо в глаза и даже не думал сопротивляться. В последний момент кузнеца остановил сержант Щепотев. Он перехватил его руку и с усилием отвел ее в сторону:

– Отставить!.. Ты что ж творишь?.. А?.. Ты в ком врага увидел?.. Он тебе не враг… (Кивнул в сторону Кузьмы.) Он – друг.

Никита, сжав губы, со злости грохнул кулаком по столу и собрался было уходить.

– Постой! Куда ты? – поинтересовался Щепотев.

– Проучить барина да отпрыска его. – Глаза Жарого наливались кровью.

Сержант взял кузнеца за рукав.

Никита нервно дернул головой:

– Да я за Лешку… всю усадьбу Привольских разнесу к чертям собачьим.

– Не делай глупостей, Никита. Ты уже и так дров наломал. Ярость, друг мой, плохой советчик. Сей вопрос одному не разрешить.

В полутемной, прохладной, глухой подклети из толстых бревен, освещенной несколькими свечами, на дыбе, с закрученными назад локтями висел Лешка Овечкин, отплевывался кровью. Матвей с восторгом и диким наслаждением, что-то злобно бубня, пару-тройку раз ударил его по лицу. Рядом стоял один из молодых барских слуг, который каждый раз морщился и вздрагивал, когда барич наносил удар по беззащитному юноше.