Матвей небрежно вытерся рукавом и продолжил:

– Мы малость выпили, с гулянки домой возвертались. А они средь тьмы на нас, словно вороны черные… Вилами грозились, сани опрокинули. Отец, прикажи сыскать их.

– Да кого сыскать-то? Толком объясни. Кто обидчики твои? – уже настойчиво спрашивал подошедший к сыну барин.

– Кузнецы-безбожники: Никита Жарый, шельма этакий, да Лешка Овечкин, поддувало евоный. Вот они-то беспредел и учинили, бесы проклятые.

– Кузнецы?.. Хм… Чего ради им трогать тебя? – уточнял барин. – Они, чай, люди смирные, дело свое знающие – колдуют в кузне своей, почитай безвылазно.

– Смирные? Отец, люди, кои с не́честью водятся, меня живота чуть не лишили, а ты мне допрос чинишь? – Матвей начал злиться на отца. – Вели сыскать их… обоих. Ежели не веришь мне, дружков моих поспрошай. Они все видели.

– Дружков? Энто тех, с коими ты кутишь да деньги отцовские на ветер пускаешь? Сколь уж было говорено тебе, почаще Библию читай. – Иван Савельевич указал рукой на открытую книгу, лежащую на столе. – По стиху в день хотя бы… Священные тексты трудны, да… А ты почитай да поразмысли, об чем прочел. Ты у меня единственный сын, единственный наследник. Тебе дулжно быть надежей моей, продолжателем дел моих, а не кутилой беспечным.

Барич после отцовских слов замолчал, насупился.

– Ладно… Сыщем мы твоих обидчиков, – успокаивая сына, сказал барин, затем громко крикнул: – Кузьма!.. Где Кузьма?

Через минуту дверь широко распахнулась и в барские хоромы, хромая на левую ногу, вошел здоровенный мужик, служащий у Привольских приказчиком. Правый глаз его был перевязан черной тряпкой.

– Звали, барин? – пробасил вошедший.

– Звал, – ответил Привольский-старший. – Возьми стремянных и найди-ка мне Никитку-кузнеца.

– Сего безбожника, пса шелудивого сюды вези, – добавил грозно Матвей. – Да, и подмастерья его Лешку тоже сыщи.

– Понял, барин, – ответил Кузьма.

– С Никиты спрос особый будет, – продолжал негодовать Матвей, вышагивая по дому из угла в угол. – Он, словно медведь дикий, сани перевернул, нас в сугроб завалил, да еще надсмеялся надо мною. Сего ему я не прощу. Батогами велю бить, ноздри вырвать. А после и на каторгу заслать положено. – Матвей вдруг бросил взгляд на Кузьму, резко остановился и грозно крикнул: – Ты еще тутось, истукан одноглазый? Ступай и делай, что велено!

Кузьма тут же вышел и закрыл за собой дверь.

У дома Ульяны розвальни кузнеца остановились. Никита с полными ведрами воды и девушка с коромыслом в руке вошли во двор и остановились у крыльца.

– Ой, Никитушка, неспокойно мне как-то, – переживала девушка. – Матвей-то человек мстительный, каверзы чинить удумает. А отец его, Иван Савельич, всякие прихоти сына своего ублажать готовый.

– Ничего. Пущай не трогает не свое, – уверенно ответил кузнец.

– Ой-ли! Твое что ль? – кокетничая, спросила Ульяна.

– А то чье ж?.. Мое… Нынче же летом свадьбу-то и сыграем, – уверенно продолжал он.

– Ух ты… скорый какой. А меня спросить про то забыл? – поинтересовалась Ульяна. Она пристально посмотрела кузнецу в глаза, ожидая услышать признание.

Никита как-то растерялся, откашлялся, слегка поморщился, затем исподлобья взглянул на девушку.

– Ульяна… ты энто… замуж-то за меня пойдешь ли, коли позову? – в голосе кузнеца звучала неуверенность.

– А ты позови, а там и поглядим, – с легким кокетством ответила девушка.

Неожиданно открылась дверь, и из дома вышла сваха Евдокия. Она увидела Никиту, который все еще держал в руках ведра с водой, и Ульяну. Лицо женщины напряглось, затем, хитро улыбнувшись, она повернулась в сторону открытой двери дома и в сени громко произнесла: