– Да ты настоящий красавчик, Иоганн! Недаром хозяйка предсказала тебе счастье. Пришел заморыш заморышем, и как тебя в те поры ветром не сдуло, удивительно! А теперь-то! Ай да нидерландец из Мариембурга! Ай да разноглазый счастливчик!

Она подхватила его, подняла и звонко поцеловала. Ленты ее чепца защекотали мальчику шею. Он рассмеялся.

– Ну вот, давно бы так! А то как больной старичок – никогда не улыбнешься. Все о чем-то думаешь, что-то будто вспоминаешь.

Сзади послышался тихий, елейный голос:

– Бедняжке есть что вспоминать. Свою греховную жизнь у еретиков-родителей.

Берта обернулась и увидела экономку приходского священника, караулившую кого-то вблизи городской водокачки. Берта рассердилась:

– Какая греховная жизнь у такого малютки?… Какие еретики? Что вы плетете, матушка Труда?

Экономка поджала губы и, подражая хозяину-священнику, закатила глаза:

– Ты слышишь, о Господи, как нынешние девушки стали отвечать старшим? Дерзость! Неповиновение! Своеволие! Вольнодумие! Вот и моя Эмилия такова. Пошла будто бы за водой, а на деле, верно, лясы точит, ленивица, ведет самые непозволительные разговоры! Но Господь все видит, все слышит!

– Вы, матушка Труда, хотите строже Господа Бога быть! – огрызнулась Берта. – Вам всюду грех чудится. Мальчику десяти лет, может, не исполнилось, а вы его грехом укоряете. Родителей его в глаза не видали, а еретиками зовете. Эмилия ваша очереди за водой небось дожидается, а вы ее подстерегаете, как вора. Заглянули бы лучше в свою собственную совесть, нет ли там какого изъяна!

– Ай-ай-ай! – заахала экономка, и тугие сборки серой юбки заходили на ее тощих боках. – И такой своевольнице поручают малое дитя! Чего не наглядится оно, чего не наслушается в кабаке, где хозяйка – неразумная вдова, а служанки – дерзкие ветреницы!

Берта вспылила:

– А зачем же вы бегаете к неразумной вдове что ни день то за вином, то за сидром, то за кусочком пожирнее да послаще? Вы всегда клянчите только до завтра, а отдать собираетесь на том свете угольками!.. Вон она, ваша Эмилия! Совсем ее заездили, еле плетется. Идем, Иоганн!

Мальчик, отведя испуганный взгляд от посеревшего лица взбешенной экономки, засеменил за Бертой.

– И такому разноглазому змеенышу достанется все богатство дуры Франсуазы! – прошипела вслед ему экономка.

– Торопись! – крикнула Берта бледной, худенькой девочке лет пятнадцати, согнувшейся под тяжестью полных ведер. – Хозяйка твоя приготовилась грызть тебя. Чего ты у них служишь, не понимаю! Уж лучше в самом бедном доме работать, чем у такой ведьмы! Забеги к нам как-нибудь, потолкуем о твоей судьбе. Может, матушка Франсуаза пожалеет и возьмет тебя к себе.

– Приду… – чуть слышно ответила Эмилия и заторопилась, расплескивая воду и спотыкаясь.

Берта влетела в кухню возмущенная. Но матушка Франсуаза не стала ее слушать. При виде Иоганна она пришла в восторг и тут же, взяв его за руку, потащила показывать гостям.

Мальчик забыл неприятную встречу и весь сиял. Он был счастлив – его любила эта добрая, ласковая женщина. И он любил ее, чувствовал себя спокойно в ее чистом, теплом доме. Страшные дни Мариембурга остались позади и туманились в памяти. Лица отца и матери уже нельзя было отчетливо вспомнить. Долгие блуждания по проезжим дорогам забывались, как тяжелый сон. Измученное тело отдыхало, а сердце отогревалось.

– Ваши милости, посмотрите-ка на этого красавчика! – говорила Франсуаза, поворачивая Иоганна во все стороны. – Кто скажет, что этот малыш едва не умер с голоду на пороге «Веселых челноков»? Не сегодня-завтра весь квартал станет гордиться им.