– Её, её, – обречённо вздыхает моложавый.

– А ты почём знаешь? – сомневается скрипучий.

– В ординаторской график видел: вчера у гепатитников, а сегодня у нас.

– И когда ж это в ординаторскую пробрался? – сомневается белокурый.

– Прошлой ночью, пока вы тут дрыхли, – сладко потягиваясь, выдыхает тот. – Мы со Светкой там немного посидели…

– Во даёт курсант! – завистливо давит бас. – Небось сестричка полную твою дезинфекцию провела.

– А то как же? – радуется приятному воспоминанию баритон. – И внешнюю, и внутреннюю, чистейшим медицинским.

– И что, с собой-то ничего не дала? – скрипит заискивающе.

– Нет, – хохочет товарищ, – только на ход ноги, под утро.

– Да шут с ней, с твоей ногой, – морщится белокурый, – ты лучше про старуху скажи, что там с графиком-то?

– Полундра, мужики, – в полуоткрытой двери неожиданно появляется и тут же исчезает чья-то голова, – Лариска вышла на тропу войны.

– Это он о чём? – невольно поддаваясь всеобщему волнению, оживает нахимовец.

– О-о-о! Пионерия флота Российского очухалась, – смеётся баритон. – Не дрейфь, Питония, прорвёмся.

– Да сколько можно не прорываться, – опасливо оглядываясь на дверь, суетливо вскакивает на своей койке блондин, продевая худые босые ноги в шлёпанцы. – Дали б лучше спокойно поспать, и всё.

– А что всё-таки стряслось-то? – с трудом приподнимается на локте, оглядываясь назад, молодой, самый младший из присутствующих.

– Да ничего особливого, – с сарказмом выдаёт всезнающий парень у окна. – Просто сегодня на этаже вне плана дежурит хромая Лариска.

– И что? – дивится нахимовец.

– Она, как никто другой, – поясняет бас, – страшно больно делает уколы. Даже мне с трудом удаётся удержаться от стона.

– В общем, всадит иглу, – хохочет баритон, – по самые гланды – мало не покажется!

– Бр-р, – невольно ёжится белокурый. – В общем, так – меня тут нет.

– Да куда ты с подводной лодки денешься?

– Куда-нибудь, – парирует. – В туалет, на процедуры, к врачам, на ВВК… Куда угодно. Скажите, что выписали его, меня то есть.

– Так, мальчики, – неожиданно в комнату врывается безликий хмурый, но, кажется, знакомый голос в настежь распахивающую дверь, – всем живо на животы, кальсоны до колен. – На пороге стоит невысокая, слегка полная женщина неопределённого возраста. – Ягодицы расслабить.

– Есть, товарищ комендант, – услужливо отзывается скрипучий, и три соседних с нахимовцем койки обречённо дружно, в такт его голосу, скрипят пружинами под поворачивающими телами их обитателей.

– О, здравствуйте, уважаемая Ларочка, – останавливая всевозрастающую лавину отчуждения, ненависти, разливается по палате радостный, ещё пока срывающийся на детский мальчишеский альт голосок. – Это же вы, я вас узнал! Спасибо вам огромное за тот спасительный укол, мне от него сразу стало намного лучше.

– А-а-а, малой, – неожиданно дрогнула в ответ неказисто-безликая, неопределённого возраста масса. – Так это ты?.. – запнулась. – Не больно было?

– Что вы? – смеётся питон-воспитанник. – Ничуть! У вас такая лёгкая волшебная рука.

– Так уж волшебная? – смущается. – Ну, давай, что ли, с тебя и начнём.

– Охотно, – отзывает тот, проворно разворачиваясь на своей неубиваемой железной госпитальной койке-кровати.

…Спустя десять минут в небольшом три на пять метра госпитальной комнате-палате на третьем этаже старинного девятнадцатого века постройки особняка с видом на весёлую Фонтанку, после ухода самой загадочной медсестры госпиталя воцаряется странная благостная тишина.

– Послушайте, – первым прерывает молчание бас, – а она-то, кажется, вовсе даже и ничего.

– Пожалуй, – растерянно подхватывает баритон. – И улыбка у неё красивая, чистая.